Список разделов › Общий › Наука
«Я всегда ждал, что она скажет мне что-то важное, объяснит, что тревожит её. Но она ничего мне не говорила. Молча клала она на мою голову к себе на колени, глядя куда-то вдаль, ерошила мои колючие волосы и нежно гладила меня по лицу дрожащими горячими пальцами. Я смотрел на неё снизу вверх, на это лицо, полное смутной тревоги и тоски, и, казалось, узнавал в ней себя. Её тоже что-то томило, что-то копилось и созревало в её душе, требуя выхода. И она страшилась этого. Она мучительно хотела и в то же время мучительно не хотела признаться в себе, что влюблена, так же, как и я не желал, чтобы она любила Данияра. Ведь в конце концов она невестка моих родителей, она жена моего брата!
Но такие мысли лишь на мгновение пронизывали меня. Я гнал их прочь. Для меня тогда истинным наслаждением было видеть её по-детски приоткрытые чуткие губы, видеть её глаза, затуманенные слезами. Как хороша, как красива она была, каким светлым одухотворением и страстью дышало её лицо! Тогда я только видел всё это, но не всё понимал. Да и теперь я часто задаю себе вопрос: может быть, любовь — это такое же вдохновение, как вдохновение художника, поэта? Глядя на Джамилю, мне хотелось убежать в степь и криком кричать, вопрошая землю и небо, что же мне делать, как мне побороть в себе эту непонятную тревогу и эту непонятную радость. И однажды я, кажется, нашёл ответ.
Мы, как обычно, ехали со станции. Уже опускалась ночь, кучками роились звёзды в небе, степь клонило ко сну, и только песня Данияра, нарушая тишину, звенела и угасала в мягкой тёмной дали. Мы с Джамилёй шли за ним.
Я был потрясён. Степь будто расцвела, всколыхнулась, раздвинула тьму, и я увидел в этой широкой степи двух влюблённых. А они не замечали меня, словно меня и не было здесь. Я шёл и смотрел, как они, позабыв обо всём на свет, вместе покачивались в такт песне.
...Мной опять овладело то самое непонятное волнение, которое всегда приходило с песнями Данияра. И вдруг мне стало ясно, чего я хочу. Я хочу нарисовать их».
Буду Богу я молиться,
Людям помогать,
А чудесная Жар-Птица
Мне тоску свивать.
Она читает в гамаке.
Она смеется – там, в беседке.
А я – на корточках, в песке
Мой сад ращу: втыкаю ветки.
Она снисходит, чтоб в крокет
На молотке со мной конаться…
Надежды нет. Надежды нет.
Мне – только восемь. Ей – тринадцать.
«Теперь я Вам скажу кое-что Эдиповское. Моя мама, моя мамочка, моя дорогая и милая, всегда брала меня в баню: и с безмерным уважением я смотрел на мелкие, мелкие (нарисовано) складочки на ее животе. Я еще не знал, что это остается “по одной после каждых родов”, а нас было 12 у нее. Затем: она захварывала очень медленно. У нее были какие-то страшные кровотечения, “по тазу” (т. е. вероятно и мочею). “Верочка уже умерла”, когда мне было лет 5, а Павлутка не возвращалась из Кологрива, где училась. Федор – брат был разбойник, Митя добрый и кроткий (“святой”) был полусумасшедшим – (сидел в психиатрич. больнице), а “здоровым” был слабоумным. Сереже – 3 года; а мне от 6 и до 9–10, 11 лет. Когда мама умерла, мне было лет 11 или даже 13 (1870 или 71 год). И вот, за мамой с женской болезнью я должен был ухаживать. Раз я помню упрек такой: “как это можно, что она Васю заставляет ухаживать. Неужели никого нет”. Но – никого и не было.
Бедность. Ужас. Нищета голая. Конечно – никакой никогда прислуги. Лечение же заключалось в том, что мешая “в пропорции” молоко с шалфеем – я должен был раза 3–4 в сутки спринцевать ее (она сидит, вся открытая) ручною спринцовкою (нарисована спринцовка), какою пульверизируют пыль. Мистики половых органов мы совершенно не знаем. Я делал это со скукой (“хочется поиграть”): но кто знает и испытал просто зрительное впечатление, вполне полное, отчетливое, абсолютное».
«Леля Остафьева, 24 лет, первая, чистейшая любовь».
«Первая страстная мысль о женщине (в возрасте пяти лет). Первая настоящая влюбленность (девяти лет). Первая страсть (четырнадцати лет). Впервые сверкнувшая, до мистической убежденности, мысль о возможности и неизбежности всемирного счастья (семнадцати лет)».
https://www.youtube.com/watch?v=ll_97KD8BA8&lc=UgwmRHcslxn7RZIgkYN4AaABAgмуша
3 недели назад
я восхищаюсь вами, у вас относительно маленький канал, но качество видео не уступает миллионникам. а по поводу темы видео, я считаю, что надо больше света на неё проливать, в частности в школах и других учебных заведениях, чтобы у людей не было такого опыта, как у меня, например (мне было 16, ему 27). данная тема с одной стороны всем известна, и большинству кажется, что все ок, хотя многие люди не знают тонкостей.
https://www.youtube.com/watch?v=ll_97KD8BA8&lc=Ugz020CY6rOqlS5gge14AaABAgGurero
3 недели назад (изменено)
Мне было 12 а ей 22 больше на 30.кг веса, я не хотел и не понимал че происходит. При этом мне говорят, что повезло ) пиздец. Сейчас 29 и выучился на соц психолога, скажу что встречались девочки в 14 которые хотели отбить мужчину 35 лет с 2 мя детьми из семьи. Так что если воюете, то пожалуйста не односторонне.
Я помню Сашу Фадеева еще девятилетним мальчиком,- рассказывала мне Александра Филипповна.- Наше детство прошло вместе во Владивостоке. Одно время мы даже жили в одном дворе на Комаровской улице...
Когда мы подросли и уже учились в школе, я и две мои подруги - Нина Сухорукова и Лия Ланковская - сдружились с группой Сашиных товарищей по коммерческому училищу, и с тех пор наша компания стала неразлучной. Обычно нас бывало человек пять-семь: Саша Фадеев, Гриша Билименко, Петя Нерезов (прообраз Петра Суркова в романе Фадеева "Последний из удэге"), Саня Бородкин, Паша Цой. Позднее к этой группе присоединились Женя Хомяков, Ися Дольников, Яша Голомбик. Были и другие, но они приходили и уходили... Из этой группы юношей и родилась вскоре та боевая "коммуна", о которой пишет в своих письмах Фадеев.
Мы собирались все вместе, играли, бродили берегом моря, пели песни, делились друг с другом своими мыслями, мечтами...
Став постарше, мы собирались у кого-нибудь из наших друзей (чаще всего у Лии Ланковской: (у нее было посвободнее), слушали музыку, пели, читали стихи. Среди нас "обнаружились" и певцы, и чтецы, и музыканты. Любили мы петь хором.
(…)
Спустя тридцать лет, живя тогда временно в Средней Азии, я как-то решила написать Фадееву. Так началась маша переписка, которая оборвалась с его смертью...
Как это вполне естественно бывает с мальчиками и девочками, мы с вами, как однолетки, развивались неравномерно. Вы были уже, в сущности, девушка, а я еще мальчик. И, конечно, вам трудно было увлечься этим, тогда еще не вышедшим ростом и без всякого намека на усы умненьким мальчиком с большими ушами. Но если бы вы знали, какие страсти бушевали в моей душе!.. Должно быть, именно в силу неразделенное чувства оно длилось необыкновенно долго для того возраста - три или четыре года. В сущности, уже только бури гражданской войны заглушили его. Но зато - это бывает в награду от бога - навсегда осталась в сердце эта нежность к вам, и, когда я закрою глаза и каким-то волшебством вдруг представляю себя тем мальчиком, я ощущаю эту нежность в душе совершенно так же, как тогдашнее солнце на веках (когда лежишь в купальне, например), или как запах цветов, травы, листьев тех лет. Во всяком случае, я благодарен жизни за эту юность с вашим присутствием: все-таки она, эта юность, взросла не на пустыре, а рядом с ней росла, цвела сирень (а может быть, жасмин, если вам больше нравится), нежный залах которой я запомнил навечно.
(…)
Я не помню точно, когда мы сошлись - и юноши и девушки - именно как совместная дружеская компания. И я уже совсем не могу вспомнить, как, почему и когда это все распалось?.. Было ли это "распадение" нашей компании потому, что весной 19-го года все мы, юноши, ушли в партизаны, а вы остались во Владивостоке, или по какой-либо причине мы перестали встречаться раньше!
(…)
С зимы 1915-16 года - я был тогда в 5-м классе, это было время, когда все мы начали увлекаться ганцами, танцевали все перемены - в коридорах и между парт, подымая подошвами пыль,- начала ходить на вечера и девочка Ася, которая была когда-то для меня самой обыкновенной девочкой из одного со мной двора на Кемеровской улице, вдруг на одном из вечеров показалась мне такой необыкновенной, таинственной девочкой,- начиная с этой зимы и вплоть где-то до конца 1919 года, когда я был уже в партизанах, я все нес и нес в своем сердце эту мою любовь к вам...
(…)
Но в те далекие счастливые годы я был обречен заранее, и вас мне не в чем упрекнуть, потому что это было с вашей стороны вполне естественно, жизненно, было бы даже странно, если бы было иначе. Вы были уже вполне сформировавшаяся девушка, а я был еще мальчик, а не юноша-мужчина. Вы как-то мне чудно написали про 18-19-е годы - "замуж мне, очевидно, было еще просто рано". Да, конечно, "рано", но если бы пришлось, вы могли бы уже это чудно проделать, то есть выйти все-таки замуж, а вот уж мне действительно было еще совсем рано! И как характерно, что именно в этот период, когда наши встречи были случайны, мимолетны, вы даже не помните их. Вы даже спросили меня в одном из писем, был ли я тогда на станции, когда мальчики уезжали в партизаны и Петя привел вас проститься, потому что в этот период... юноша-мальчик с большими ушами вас уже мало мог пленить, меньше даже, чем когда-либо до этого, и он просто выпал из вашей памяти.
Но бедный мальчик продолжал вас любить, и каждая мимолетная встреча с вами вновь и вновь подогревала в нем эту любовь. Правда, в ней тоже произошли большие изменения. Я все-таки взрослел, и у меня появилось самолюбие. Я очень ясно чувствовал, что я вам не нужен, и у меня вместо беспрекословного обожания прошлых лет, тем более, что оно было теперь большей частью заочным (за весь год мы виделись мимолетно два или три раза), все больше звучало самолюбивое: "Что ж, она еще услышит обо мне, вот придет время, и все заговорят обо мне!" И именно потому, что я взрослел, чувство мое к вам, не питаясь никакой взаимностью и живя только надеждой на взаимность в будущем, утрачивало конкретные очертания... В нем все больше обозначались черты скорее возвышенной инерции любви, а не самой любви во плоти и крови. Взаимность чувства в любви - это то же, что смола в огонь,- может поднять пламя под самое небо. Никто не подбрасывал смолья в мой костер, но он горел уже так долго, что мне трудно было жить без его тепла, и надежды становились все менее реальными, но, видно, я все-таки очень любил вас, и в той жесткой борьбе, в которую мы все больше втягивались, эта любовь была нужна мне как платок "прекрасной дамы" на рыцарский шлем: очень трудно жить без любви и в юности и в зрелые годы
(…)
первый, страшный разгром партизанского движения японскими силами... потянулись недели тяжких поражений, потерь, голодовок, немыслимых (по расстояниям и по быстроте движения) переходов из района в район... И в этом ожесточении борьбы, в этом новом, уже совсем взрослом мире большой политической ответственности, в мире новых дружб и привязанностей на почве совместных испытаний- как-то сам собой, незаметно для меня, милый, прекрасный образ первой моей любви все отдалялся и отдалялся от меня в дымку далекого-далекого прошлого, дымку золотого, неповторимого, навсегда ушедшего детства... Так сама собой и ушла в эту дымку моя любовь к вам. Самый ваш образ все более отдаленно, все менее ясно выступал из этой дымки в памяти моей, он точно растворялся, таял, пока даже черты его не стерлись совершенно в моей памяти... Теперь даже невозможно вспомнить, когда именно произошло это, но это тоже произошло с той жестокой, естественной, жизненной неизбежностью, с какой вы не могли полюбить меня в те годы. Теперь, когда я по вашим письмам знаю, что это совершилось во мне как раз в ту пору, когда мы, ваши друзья, все более и более становились нужными вам, что это совершилось в период все более нарастающего вашего одиночества и нависших над вами личных несчастий,- мне тяжело писать об этом. Но я снова повторяю то, что написал вам в одном из писем: то, что составляет особенную прелесть юности, часто является и причиной ее несчастий. Я сильно и непосредственно любил вас. И так же непосредственно, по естественному ходу жизни, любовь моя ушла... Да, в юности часто кажется, что тебя еще многое, многое ждет, а между тем истинная большая любовь - редкость, она неповторима, утрата ее часто невознаградима совсем. Но я, собственно, не думал тогда, что меня многое ждет, я никого не полюбил и никем не увлекался,- любовь ушла из моего сердца сама собой, я остался один. Конечно, я к тому времени уже становился юношей-мужчиной, женская красота томила меня, но я никого не любил и хотя я уже сам многим нравился, это отсутствие любви не позволило мне поступать так, как поступали многие юноши вокруг меня, т. е. сходиться без любви. Как это ни печально, но я забыл вас совершенно и "окончательно".
(…)
Как потом показала жизнь, моя юношеская неудача в любви была для меня крупным поражением. Теперь, конечно, ясно видно, почему вы так сильно и надолго запали мне в душу в те ранние годы. Вы были девушкой с поэтической душой и, конечно, очень выделялись в довольно, в общем, заурядной, зараженной мелким практицизмом среде. А я тоже был мальчишкой с божьей искрой в душе и не мог не почувствовать этого в вас и не выделить среди других. И вы действительно были очень романтической девушкой, полной таинственных душевных движений,- не притворных (как это бывает у многих девушек), а действительных, не осознанных вами, порожденных вашей природной талантливостью. У вас, конечно, не хватило каких-то качеств воли (и не сложились так жизненные обстоятельства), чтобы на каком-то этапе жизни развить в себе определенную сторону вашего таланта в области искусства,- поэтому вы не стали профессиональным художником или музыкантом (а я не сомневаюсь, что вы могли бы и этого достичь), а остались на всю жизнь художественной, поэтической натурой: ваш талант проявляется "рассеянно" - во всей вашей жизни и деятельности, во всем, чему вы предаетесь,- в любви к природе, к художественным занятиям, в простом жизненном обаянии, чувствуемом любым человеком с живым сердцем среди окружающих вас людей в вашей работе учительницы, где ваше талантливое сердце Тамара Головниил. и ум, преодолевая рутину, все время находят и вкладывают что-нибудь свое,- наконец, в вашем сыне, который по своему духовному облику целиком ваш продукт, и его естественность, непосредственность, прямота и тоже талантливость - это от вас. Эту вашу талантливость, разлитую во всем, я прежде всего почувствовал по первым же вашим письмам - тогда из Узбекистана, а потом с Дальнего Востока. А Лева - это ваша колоссальная жизненная победа. Все-таки жизнь умеет не только приносить несчастья, но и сторицей возмещать за них...
Вот эту вашу глубокую природную поэтичность и чувствовала душа "умненького мальчика с большими ушами", потому что в его душе тоже гнездилась неосознанная талантливость. Мы были выходцами из среды трудовой интеллигенции; в юности, а тем более в детстве мы не думаем об этой стороне жизни, а между тем общность, родственность социальной почвы-огромная сила в отношениях не только взрослых, но и детей,- наконец, мы были одно поколение, вовлеченное в великий поток революции (мы были вовлечены по-разному, но эпоха перелома застала нас в одном возрасте), и в нашем духовном мире было много общего, очень много. В конце концов потребовалось всего несколько лет (к вам это, очевидно, пришло, когда вы работали на Артеме и когда справились со своей душевной и физической травмой), чтобы наш духовный мир стал в основном общим, хотя мы уже жили далеко друг от друга, каждый своей жизнью. Вот каково было то радостное жизненное сочетание, которое неудержимо влекло меня к вам...
Развитый, талантливый, сильный юноша, пользующийся, в общем, успехом у девушек, я долгие годы... не мог никого полюбить. Конечно, во мне уже заговорил пол, началась пора увлечений определенного порядка (с неизбежно возникающей на этой почве в юности некоторой духовной "надстройкой"). Но я был чист душой и телом, какой-то внутренний голос говорил мне "не то, не то", и до конца 1922 года это были увлечения, скрытые во мне самом,- я не добивался предмета своего увлечения, а скрывал от него свои чувствования. Одно из этих увлечений было все-таки довольно сильным, и, если бы мне на него ответили, наверно, мы сошлись бы. Но, к счастью или несчастью, этого не случилось. Девушка была на 4 года старше меня, любила другого и вышла за него замуж как раз в тот день, когда я лежал тяжело раненный на финском льду под Кронштадтом (* - В начале марта 1921 года А. Фадеев, делегат X съезда Коммунистической партии, участвовал в подавлении Кронштадтского мятежа. При штурме Кронштадтской крепости он был тяжело ранен.). Я сначала сильно огорчился, но уже через неделю забыл о "любви" к ней, и это было лучшим свидетельством того, что это была не любовь...
(…)
Я же все эти годы - с 1930 по 1936 - скитался по свету и окончательно, как мне казалось, не мог никого полюбить. В своем одиночестве, вполне уже зрелый человек, я много размышлял над этой стороной жизни своей и сопоставлял с жизнью других. И я понял (и просто увидел по жизни других), что наиболее счастливыми и наиболее устойчивыми, выдерживающими испытание времени, бывают браки, естественно (по ходу самой жизни) сложившиеся из юношеской дружбы, дружбы, носящей или с самого начала романтический характер, или превращающейся в романтическую спустя некоторый срок, но дружбы не случайной, а более или менее длительной, уже сознательной, когда начинают складываться убеждения, формироваться характеры и подлинные чувства. Необыкновенная чистота и первозданность такого чувства, его здоровый романтизм, естественно перерастающий в подлинную любовь, где молодые люди впервые раскрывают друг в друге мужчину и женщину и формируют друг друга в духовном и физическом смысле, рождение первого ребенка - все это такой благородный фундамент всей последующей жизни! Жизнь сложна, обрастает бытовыми трудностями, несчастьями, а главное - обыденностью; не застрахована она и от увлечений сердца - таких, какие могут нанести рану человеку, связанному с тобой всю жизнь; совместная жизнь с годами кажется иногда уже лишенной чувства и смысла. Но это - только поверхностное ощущение.
(…)
Мне было как-то особенно тяжело жить (в смысле жизни личной) вот в эти тридцатые годы, годы самого большого моего одиночества. Но, конечно, жизнь все-таки взяла свое, и в 1936 году я женился-женился по любви... У нас - дети, которых я так несправедливо и жестоко был лишен в молодые годы и о которых я так мечтал. Жена моя - актриса Московского Художественного театра Ангелина Осиповна Степанова, актриса очень талантливая, всю свою духовную жизнь отдающая этому своему любимому делу. В быту она мало похожа на "актрису" в привычном понимании, она - большая семьянинка, страстно любит детей, просто одевается, штопает носки своему мужу и "пилит" его, если он выпьет лишнюю рюмку водки...
или вот исследование показало, будто у кого «детская травма», те вырастают сексуальноозабоченннными: https://doi.org/10.1177/10775595221148425galaburdakirill2 писал(а) 30.11.2022, 21:46:GEquality со Smash'ем доказывали, будто дети после "педофила" никогда не смогут вести половую жизнь, а Малкина-Пых —будто по мужебоязни можно выявить "жертву", но вот в новом исследовании пытаются доказывать связь между незаконным сексопытом со взрослыми и ранним дебютом со сверстниками:
https://www.frontiersin.org/articles/10.3389/frph.2022.909128/abstract
Хто ето?galaburdakirill2 писал(а) 30.01.2023, 12:34:Малкина-Пых
Один домой, — писал он, — никогда не хожу, всегда кого-нибудь провожаю… или Анну Яковлевну, или Анну Ивановну, чаще всего Софью Васильевну…