«Была жизнь. А теперь жизни нет»
Добавлено: 12.08.2019, 20:47
https://meduza.io/feature/2019/08/12/byla-zhizn-a-teper-zhizni-net
Иван Голунов взял интервью у гей-пары, сбежавшей из России с двумя приемными сыновьями из-за уголовного преследования
В середине июля Следственный комитет возбудил дело против сотрудников московской соцзащиты, которые «допустили» воспитание однополой парой двух усыновленных мальчиков. Ведомство объявило, что приемные родители пропагандировали детям «нетрадиционные отношения», что «причиняло вред их здоровью». Вскоре семья вместе с сыновьями, которым сейчас 12 и 13 лет, уехала из России, а ее московскую квартиру обыскали. Корреспондент отдела расследований «Медузы» Иван Голунов взял большое интервью у Андрея Ваганова и Евгения Ерофеева — именно так зовут московскую пару. Семья рассказала о подробностях и причинах появления этого дела — и о том, какую роль в нем сыграли врач Леонид Рошаль, детский омбудсмен Анна Кузнецова и глава Следственного комитета Александр Бастрыкин.
Часть первая. Как появилось уголовное дело
— Давайте начнем с того, как все произошло.
Андрей: В ночь на 18 июня [2019 года] у моего младшего сына Юры заболел живот. Около 23:30 я вызвал скорую. Они быстро приехали и осмотрели: было подозрение на аппендицит, и требовалась экстренная госпитализация, о чем они сразу же сказали. По всем, скажем так, симптомам из «Википедии», не говоря уже о словах медиков, это было очень похоже на аппендицит. Мы с Юрой поехали в больницу. Выяснилось, что это будет институт детской хирургии и травматологии Леонида Рошаля, чему я обрадовался. В этом институте хорошая медицинская база.
На осмотре врач сказал, что сейчас возьмут анализ крови, отправят на УЗИ, а потом во второе хирургическое отделение, так называемую гнойную хирургию. Если подтвердится аппендицит, есть угроза перитонита или еще что-то, его прооперируют в течение нескольких часов. Если угрозы нет — оставят в отделении, а утром проведут более глубокое обследование. Юру посадили на каталку и примерно в час ночи увезли.
На следующий день около полудня я позвонил в регистратуру. Мне сказали, что операции не было и я могу посетить сына. Без проблем попал в отделение, Юра там уже бегал, резвился, ругался с детьми. То есть вел себя как всегда.
Врача не было. Старшая медсестра сказала, что подозрение на аппендицит пока не подтверждается, ему сделали все анализы, но врач решил его оставить еще на один день, чтобы провести повторную диагностику. И завтра его выпишут. Я уточнил, может ли за Юрой приехать мама Жени с его свидетельством о рождении и забрать ребенка. Мне ответили, что без проблем.
В день выписки у меня был плотный график. А к шести часам к нам домой должны были прийти из комиссии по делам несовершеннолетних. Это была давно согласованная встреча, поскольку Юра состоит на учете в полиции. У него были эпизоды — кражи в магазинах, стекло разбивал, еще что-то. Им надо было со мной поговорить, условия проживания еще раз посмотреть и так далее.
Днем из больницы его должна была забрать бабушка, мама Жени. Но врач не отдал ребенка со словами, что [отдаст его] только отцу, хотя изначально говорили, что никаких проблем не будет. Приходит взрослый со свидетельством о рождении, Юра кричит: «Бабушка-бабушка!» Понятно, что это не тетя с улицы.
В районе семи вечера, когда у меня дома уже шла встреча с комиссией по делам несовершеннолетних, мне позвонил следователь районного отдела Следственного комитета Кайтмесов Аслан Ильясович и пригласил немедленно прийти с Юрой на беседу.
— То есть вы сидите, разговариваете с полицейскими, и тут звонит Следственный комитет?
Андрей: Да. Я спросил, по какому вопросу, на что мне этот человек сказал: придете — расскажу. Я сразу ответил, что сегодня мы не придем, потому что Юра в больнице, я его забираю в районе 21 часа и не считаю правильным к десяти часам вечера вести на какие-то мероприятия. Мы договорились, что следующим утром, в четверг, 20 июня, мы с Юрой придем к этому следователю.
Ушла комиссия, я поехал за Юрой. В районе 20:45 я уже был в больнице. Юра попрощался с врачом. Тот просто сказал что-то вроде: «Все, не болейте». Ровно тот врач, который выписывал документы, который с Юрой общался и много его расспрашивал. Я спросил его, что было с Юрой? Он ответил, что это дискинезия. Я спросил, что это, и он на пальцах объяснил, что такое бывает, когда чего-то не так поели. Что-то типа непроходимости.
— Вы, наверное, с врачом гадали, чего он мог поесть?
Андрей: Это мы знаем. Потому что он съел, извини, килограмм моркови и полбуханки батона, пожарив его гренками, — вот так он решил себя накормить. И после этого у него все началось. Желудочно-кишечный тракт не справился с ударом. Врач сказал, что такое вполне возможно. Две три-минуты мы поговорили про диагноз и расстались.
— Что было написано в выписном эпикризе из больницы?
Андрей: Предварительный диагноз — общий острый аппендицит. Основной диагноз — дискинезия кишечника. Со слов отца — тошнота. То есть непроходимость или что-то такое. Все подписано завотделением [Павлом] Мединским. [Лечащий] врач — Брянцев Александр Владимирович, с которым я общался.
— Никаких синяков, ссадин, разрывов тканей, ничего такого?
Андрей: Нет, конечно. Когда мы ехали в машине, я задал Юре вопрос, о чем он говорил с доктором. И Юра как-то моментально понял, о чем речь: «Доктор спросил, когда придет мама. Я сказал: „Мамы нет“. — „А кто есть?“ — „Есть два папы“». И вот это все. Прямо скажем, Юра сел на измену: «Я, наверное, — говорит, — лох. Я облажался».
— У него были какие-то инструкции, что нужно говорить разным дядям?
Андрей: Мы никогда не просили детей скрывать что-либо. Это была наша осознанная позиция: зачем это как-то стигматизировать и так далее. Вот мы живем, мы обычная семья. Есть родители, есть нормальные взаимоотношения в семье, вот и все. Время от времени мы разговаривали, говорили, что семья может быть разная. Бывает, что бабушка воспитывает, бывает, что мама и тетя, бывает, что мужчина или двое мужчин.
Я сказал ему, что мы завтра пойдем в полицию и, скорее всего, вопросы будут об этом.
— И на следующий день вы пришли в полицию в десять утра?
Андрей: Да. Следователь попросил подождать, потому что выяснилось, что он один не сможет общаться с несовершеннолетним. Я представлять Юру тоже не могу, потому что вопросы должны идти обо мне. Нужно вызвать сотрудницу опеки, которая будет представлять ребенка. Около 11 часов пришла женщина из опеки, которая знает нашу семью. Во всяком случае, меня и детей. Женю она лично вряд ли когда-либо видела. Началась беседа с Юрой, я остался в коридоре.
Примерно минут через 20–30 следователь вышел и ушел куда-то наверх. Потом подошел ко мне и задал вопрос: сожительствую ли я с кем-то? Я говорю: «Ну, наверное, в вашей терминологии, да. А так мы семья».
Он ответил, что очень хорошо, что не отпираюсь, потому что пришлось бы тогда проводить какие-то отдельные следственные действия, выяснять, так это или не так. В этот момент уже был совершенно другой тон разговора — если сначала он словно был враждебен ко мне, то уже после получаса беседы с Юрой он стал нейтрален.
Я спросил, есть ли уголовное дело, в каком я процессуальном статусе нахожусь? Он говорит: «Дела нет, идет доследственная проверка». И я там не свидетель, не обвиняемый, не подозреваемый — так, человек, условно попавший в сферу интересов [следствия]. И что это даже не допрос, а дача объяснений. Я спросил, нужен ли мне адвокат. Следователь ответил, что поскольку это как бы не процессуальные действия, то адвокат не нужен. Тем не менее я вызвал своего адвоката, который недалеко живет.
Евгений: Давай еще расскажем о том, что стало страшно. Ты так красиво рассказываешь, как будто это были такие стандартные действия. А на самом деле как-то трясло.
Андрей: Ну, само собой. Но мачо не плачет, поэтому чего уж тут? Мне в тот момент даже в голову не приходило, как это может далеко зайти.
— Юра начал нервничать, когда понял, что, наверное, сделал что-то не то?
Андрей: У Юры это быстро проходит. Он очень быстро вытесняет все эти истории — это свойство психики. Учитывая, как много ему пришлось пережить до пяти лет, если бы он все это переживал, я думаю, он бы уже давно кукухой поехал. Пять минут, и все — он опять смеется, бегает и так далее.
— Но к следователю он, наверное, все-таки боялся идти?
Евгений: Он этих следователей повидал…
Андрей: В пять лет он стал свидетелем покушения: старший брат Юры от другого отца в ходе пьяной ссоры ударил по голове табуреткой нынешнего мужа или сожителя его матери. Возможно, его кровного отца. Раскроил череп. Брат в тюрьме, отец в больнице. Вот и опыт. Он жил в среде, которая соответствующим образом относилась к правоохранительным органам. Юра мне в первый же раз, когда мы ехали из детского дома домой, рассказал, какие продукты можно в тюрьму, а какие в больницу: «Я там не знаю, папа, чего как у тебя, но вдруг тебе пригодится». Он меня сразу «папой» стал называть.
— Возвращаемся к приезду адвоката.
Андрей: Адвокат приехал уже в тот момент, когда я был в кабинете с Юрой и сотрудницей опеки. Я знакомился с рассказом Юры, ничего выходящего за рамки там не было.
— А что он там рассказывал и какие вопросы ему задавали?
Андрей: Вопросы касались того, в какой семье он проживает. Наличие или отсутствие фактов насилия, растления и так далее.
— А в какой он семье проживает? Как это записал следователь?
Андрей: Везде звучало «Папа Андрей и его сожитель». В официальных документах оно везде так и идет. Наверное, это такая юридическая формулировка.
— Это формулировка следователя или Юры?
Андрей: Конечно, следователя. Юра не мог употребить такое. Он может сказать «друг папы», просто «Женя», редко говорит «папа Женя». В протоколе отмечено, со слов Юры, что папа и Евгений живут как друзья. Были вопросы, касающиеся того, видел ли он, что мы обнимаемся, или поцелуи. Юра отвечал, что не видел такого. Это к вопросу о фактах пропаганды какой-то. Это зафиксировано в протоколе. Во всяком случае, следователь не пытался это как-то выставить в негативном ключе или как-то эту историю раскрутить. Он мне потом сказал, что его задача — просто быстро доследственную проверку закрыть, потому что ему это вообще на хер не надо.
Потом началась беседа [следователя] со мной. Были вопросы, как мы живем, где мы живем. Вопросов о насилии не было вообще. Общение было долгим, потому что его постоянно прерывали. Несколько раз заходили люди с вопросом: «Когда будет срочное донесение?» Ему звонили на стационарный и мобильный телефоны со словами: «Филатова тебя ждет». Филатова — это прокурор, которая занимается делами опеки в нашем районе и сидит в одном здании со следователем. Потом ему позвонили и сказали, что донесение ждет Ярош. Как я потом узнал, это замглавы Следственного комитета по Москве. Следователя это сильно нервировало, потому что он понимал, что тема такая, не рядовая. Он много раз выходил, возвращался. Около двух часов дня он взял паузу и ушел. Я тоже вышел во двор подышать. Мне начали звонить журналисты, я отказывался общаться и блокировал номер.
— Откуда взялись журналисты?
Андрей: Это хороший вопрос. Разговор с Юрой следователь начал в 11 утра. А примерно в 11:20 появилась первая заметка об этом деле в телеграм-канале Baza. Откуда-то информация к ним пришла, и они уже знали мой телефон. Потом начался шквал звонков. В какой-то момент сказали, что беспокоят из приемной уполномоченного по правам человека, и стали выяснять, что происходит. Мне стали задавать какие-то уж совсем личные вопросы: когда я познакомился с Женей и что-то в этом роде. Я прервал общение, сказав, что это вообще не относится к делу и поэтому я не считаю нужным отвечать. Мне сказали, что через какое-то время со мной свяжется адвокат, которая может подъехать к нам.
— Еще один адвокат?
Евгений: Подставные журналисты. Как будто ты не знаешь, как действуют некоторые журналисты.
Андрей: Примерно через час мне позвонила какая-то женщина, совершенно растерянная, и сказала, что она адвокат. Я сказал, что адвокат у меня уже есть, типа спасибо и до свидания. Никаких там подозрений у меня в тот момент не было. Но как потом выяснилось, на сайте «Московского комсомольца» появилась статья, в которой были мои цитаты, со ссылкой на разговор журналиста с усыновителем. Мы еще от следователя не успели уехать, как вышла эта заметка.
Около 16 часов следователь сказал, что Юре нужно пройти судебно-медицинскую экспертизу. Сначала он выписал постановление на экспертизу на мое имя как сопровождающего ребенка. Потом ушел куда-то, вернулся и выписал новое направление на представительницу опеки, сказав, что она должна ехать.
Мы, на моей машине, поехали в Царицыно, в Тарный проезд, в ГБУ ДЗМ «Бюро судебно-медицинской экспертизы» — лабораторию анализа и оценки половых состояний. Там делали все эти манипуляции: обнаженное состояние, осмотр, забор биоматериала. Такое, прямо скажем, очень травматическое мероприятие для ребенка. Юра там рыдал, убегал от них всех, называл «******» (вагинами). Он в принципе был крайне негативно настроен к людям в белых халатах: «Вот вы, врачи, вы все суки. Все из-за вас». Он угрожал всех убить.
В конце концов меня попросили зайти в лабораторию, потому что Юра сказал: «Папы не будет — *** (член) вам, а не чего-нибудь еще». Меня допустили. Когда Юру начали раздевать, он сказал: «Пап, отвернись, я стесняюсь». Я отвернулся. Юру осматривают, он ругается, плачет. Минут 40, наверное, это все продолжалось. Мне сказали, что результаты будут готовы в понедельник. Мы вышли. Представительнице опеки позвонили, она поднялась куда-то наверх. Возвращается и говорит, что анализ будет готов 15 июля, потому что его могут делать два специалиста на всю Москву и они оба в отпуске.
Мы поехали домой на моей машине, с нами — представительница опеки. И вдруг она говорит: «О, а про вас уже пишут в интернете». И скидывает мне несколько ссылок.
Далее еще много много букв по ссылочке
Иван Голунов взял интервью у гей-пары, сбежавшей из России с двумя приемными сыновьями из-за уголовного преследования
В середине июля Следственный комитет возбудил дело против сотрудников московской соцзащиты, которые «допустили» воспитание однополой парой двух усыновленных мальчиков. Ведомство объявило, что приемные родители пропагандировали детям «нетрадиционные отношения», что «причиняло вред их здоровью». Вскоре семья вместе с сыновьями, которым сейчас 12 и 13 лет, уехала из России, а ее московскую квартиру обыскали. Корреспондент отдела расследований «Медузы» Иван Голунов взял большое интервью у Андрея Ваганова и Евгения Ерофеева — именно так зовут московскую пару. Семья рассказала о подробностях и причинах появления этого дела — и о том, какую роль в нем сыграли врач Леонид Рошаль, детский омбудсмен Анна Кузнецова и глава Следственного комитета Александр Бастрыкин.
Часть первая. Как появилось уголовное дело
— Давайте начнем с того, как все произошло.
Андрей: В ночь на 18 июня [2019 года] у моего младшего сына Юры заболел живот. Около 23:30 я вызвал скорую. Они быстро приехали и осмотрели: было подозрение на аппендицит, и требовалась экстренная госпитализация, о чем они сразу же сказали. По всем, скажем так, симптомам из «Википедии», не говоря уже о словах медиков, это было очень похоже на аппендицит. Мы с Юрой поехали в больницу. Выяснилось, что это будет институт детской хирургии и травматологии Леонида Рошаля, чему я обрадовался. В этом институте хорошая медицинская база.
На осмотре врач сказал, что сейчас возьмут анализ крови, отправят на УЗИ, а потом во второе хирургическое отделение, так называемую гнойную хирургию. Если подтвердится аппендицит, есть угроза перитонита или еще что-то, его прооперируют в течение нескольких часов. Если угрозы нет — оставят в отделении, а утром проведут более глубокое обследование. Юру посадили на каталку и примерно в час ночи увезли.
На следующий день около полудня я позвонил в регистратуру. Мне сказали, что операции не было и я могу посетить сына. Без проблем попал в отделение, Юра там уже бегал, резвился, ругался с детьми. То есть вел себя как всегда.
Врача не было. Старшая медсестра сказала, что подозрение на аппендицит пока не подтверждается, ему сделали все анализы, но врач решил его оставить еще на один день, чтобы провести повторную диагностику. И завтра его выпишут. Я уточнил, может ли за Юрой приехать мама Жени с его свидетельством о рождении и забрать ребенка. Мне ответили, что без проблем.
В день выписки у меня был плотный график. А к шести часам к нам домой должны были прийти из комиссии по делам несовершеннолетних. Это была давно согласованная встреча, поскольку Юра состоит на учете в полиции. У него были эпизоды — кражи в магазинах, стекло разбивал, еще что-то. Им надо было со мной поговорить, условия проживания еще раз посмотреть и так далее.
Днем из больницы его должна была забрать бабушка, мама Жени. Но врач не отдал ребенка со словами, что [отдаст его] только отцу, хотя изначально говорили, что никаких проблем не будет. Приходит взрослый со свидетельством о рождении, Юра кричит: «Бабушка-бабушка!» Понятно, что это не тетя с улицы.
В районе семи вечера, когда у меня дома уже шла встреча с комиссией по делам несовершеннолетних, мне позвонил следователь районного отдела Следственного комитета Кайтмесов Аслан Ильясович и пригласил немедленно прийти с Юрой на беседу.
— То есть вы сидите, разговариваете с полицейскими, и тут звонит Следственный комитет?
Андрей: Да. Я спросил, по какому вопросу, на что мне этот человек сказал: придете — расскажу. Я сразу ответил, что сегодня мы не придем, потому что Юра в больнице, я его забираю в районе 21 часа и не считаю правильным к десяти часам вечера вести на какие-то мероприятия. Мы договорились, что следующим утром, в четверг, 20 июня, мы с Юрой придем к этому следователю.
Ушла комиссия, я поехал за Юрой. В районе 20:45 я уже был в больнице. Юра попрощался с врачом. Тот просто сказал что-то вроде: «Все, не болейте». Ровно тот врач, который выписывал документы, который с Юрой общался и много его расспрашивал. Я спросил его, что было с Юрой? Он ответил, что это дискинезия. Я спросил, что это, и он на пальцах объяснил, что такое бывает, когда чего-то не так поели. Что-то типа непроходимости.
— Вы, наверное, с врачом гадали, чего он мог поесть?
Андрей: Это мы знаем. Потому что он съел, извини, килограмм моркови и полбуханки батона, пожарив его гренками, — вот так он решил себя накормить. И после этого у него все началось. Желудочно-кишечный тракт не справился с ударом. Врач сказал, что такое вполне возможно. Две три-минуты мы поговорили про диагноз и расстались.
— Что было написано в выписном эпикризе из больницы?
Андрей: Предварительный диагноз — общий острый аппендицит. Основной диагноз — дискинезия кишечника. Со слов отца — тошнота. То есть непроходимость или что-то такое. Все подписано завотделением [Павлом] Мединским. [Лечащий] врач — Брянцев Александр Владимирович, с которым я общался.
— Никаких синяков, ссадин, разрывов тканей, ничего такого?
Андрей: Нет, конечно. Когда мы ехали в машине, я задал Юре вопрос, о чем он говорил с доктором. И Юра как-то моментально понял, о чем речь: «Доктор спросил, когда придет мама. Я сказал: „Мамы нет“. — „А кто есть?“ — „Есть два папы“». И вот это все. Прямо скажем, Юра сел на измену: «Я, наверное, — говорит, — лох. Я облажался».
— У него были какие-то инструкции, что нужно говорить разным дядям?
Андрей: Мы никогда не просили детей скрывать что-либо. Это была наша осознанная позиция: зачем это как-то стигматизировать и так далее. Вот мы живем, мы обычная семья. Есть родители, есть нормальные взаимоотношения в семье, вот и все. Время от времени мы разговаривали, говорили, что семья может быть разная. Бывает, что бабушка воспитывает, бывает, что мама и тетя, бывает, что мужчина или двое мужчин.
Я сказал ему, что мы завтра пойдем в полицию и, скорее всего, вопросы будут об этом.
— И на следующий день вы пришли в полицию в десять утра?
Андрей: Да. Следователь попросил подождать, потому что выяснилось, что он один не сможет общаться с несовершеннолетним. Я представлять Юру тоже не могу, потому что вопросы должны идти обо мне. Нужно вызвать сотрудницу опеки, которая будет представлять ребенка. Около 11 часов пришла женщина из опеки, которая знает нашу семью. Во всяком случае, меня и детей. Женю она лично вряд ли когда-либо видела. Началась беседа с Юрой, я остался в коридоре.
Примерно минут через 20–30 следователь вышел и ушел куда-то наверх. Потом подошел ко мне и задал вопрос: сожительствую ли я с кем-то? Я говорю: «Ну, наверное, в вашей терминологии, да. А так мы семья».
Он ответил, что очень хорошо, что не отпираюсь, потому что пришлось бы тогда проводить какие-то отдельные следственные действия, выяснять, так это или не так. В этот момент уже был совершенно другой тон разговора — если сначала он словно был враждебен ко мне, то уже после получаса беседы с Юрой он стал нейтрален.
Я спросил, есть ли уголовное дело, в каком я процессуальном статусе нахожусь? Он говорит: «Дела нет, идет доследственная проверка». И я там не свидетель, не обвиняемый, не подозреваемый — так, человек, условно попавший в сферу интересов [следствия]. И что это даже не допрос, а дача объяснений. Я спросил, нужен ли мне адвокат. Следователь ответил, что поскольку это как бы не процессуальные действия, то адвокат не нужен. Тем не менее я вызвал своего адвоката, который недалеко живет.
Евгений: Давай еще расскажем о том, что стало страшно. Ты так красиво рассказываешь, как будто это были такие стандартные действия. А на самом деле как-то трясло.
Андрей: Ну, само собой. Но мачо не плачет, поэтому чего уж тут? Мне в тот момент даже в голову не приходило, как это может далеко зайти.
— Юра начал нервничать, когда понял, что, наверное, сделал что-то не то?
Андрей: У Юры это быстро проходит. Он очень быстро вытесняет все эти истории — это свойство психики. Учитывая, как много ему пришлось пережить до пяти лет, если бы он все это переживал, я думаю, он бы уже давно кукухой поехал. Пять минут, и все — он опять смеется, бегает и так далее.
— Но к следователю он, наверное, все-таки боялся идти?
Евгений: Он этих следователей повидал…
Андрей: В пять лет он стал свидетелем покушения: старший брат Юры от другого отца в ходе пьяной ссоры ударил по голове табуреткой нынешнего мужа или сожителя его матери. Возможно, его кровного отца. Раскроил череп. Брат в тюрьме, отец в больнице. Вот и опыт. Он жил в среде, которая соответствующим образом относилась к правоохранительным органам. Юра мне в первый же раз, когда мы ехали из детского дома домой, рассказал, какие продукты можно в тюрьму, а какие в больницу: «Я там не знаю, папа, чего как у тебя, но вдруг тебе пригодится». Он меня сразу «папой» стал называть.
— Возвращаемся к приезду адвоката.
Андрей: Адвокат приехал уже в тот момент, когда я был в кабинете с Юрой и сотрудницей опеки. Я знакомился с рассказом Юры, ничего выходящего за рамки там не было.
— А что он там рассказывал и какие вопросы ему задавали?
Андрей: Вопросы касались того, в какой семье он проживает. Наличие или отсутствие фактов насилия, растления и так далее.
— А в какой он семье проживает? Как это записал следователь?
Андрей: Везде звучало «Папа Андрей и его сожитель». В официальных документах оно везде так и идет. Наверное, это такая юридическая формулировка.
— Это формулировка следователя или Юры?
Андрей: Конечно, следователя. Юра не мог употребить такое. Он может сказать «друг папы», просто «Женя», редко говорит «папа Женя». В протоколе отмечено, со слов Юры, что папа и Евгений живут как друзья. Были вопросы, касающиеся того, видел ли он, что мы обнимаемся, или поцелуи. Юра отвечал, что не видел такого. Это к вопросу о фактах пропаганды какой-то. Это зафиксировано в протоколе. Во всяком случае, следователь не пытался это как-то выставить в негативном ключе или как-то эту историю раскрутить. Он мне потом сказал, что его задача — просто быстро доследственную проверку закрыть, потому что ему это вообще на хер не надо.
Потом началась беседа [следователя] со мной. Были вопросы, как мы живем, где мы живем. Вопросов о насилии не было вообще. Общение было долгим, потому что его постоянно прерывали. Несколько раз заходили люди с вопросом: «Когда будет срочное донесение?» Ему звонили на стационарный и мобильный телефоны со словами: «Филатова тебя ждет». Филатова — это прокурор, которая занимается делами опеки в нашем районе и сидит в одном здании со следователем. Потом ему позвонили и сказали, что донесение ждет Ярош. Как я потом узнал, это замглавы Следственного комитета по Москве. Следователя это сильно нервировало, потому что он понимал, что тема такая, не рядовая. Он много раз выходил, возвращался. Около двух часов дня он взял паузу и ушел. Я тоже вышел во двор подышать. Мне начали звонить журналисты, я отказывался общаться и блокировал номер.
— Откуда взялись журналисты?
Андрей: Это хороший вопрос. Разговор с Юрой следователь начал в 11 утра. А примерно в 11:20 появилась первая заметка об этом деле в телеграм-канале Baza. Откуда-то информация к ним пришла, и они уже знали мой телефон. Потом начался шквал звонков. В какой-то момент сказали, что беспокоят из приемной уполномоченного по правам человека, и стали выяснять, что происходит. Мне стали задавать какие-то уж совсем личные вопросы: когда я познакомился с Женей и что-то в этом роде. Я прервал общение, сказав, что это вообще не относится к делу и поэтому я не считаю нужным отвечать. Мне сказали, что через какое-то время со мной свяжется адвокат, которая может подъехать к нам.
— Еще один адвокат?
Евгений: Подставные журналисты. Как будто ты не знаешь, как действуют некоторые журналисты.
Андрей: Примерно через час мне позвонила какая-то женщина, совершенно растерянная, и сказала, что она адвокат. Я сказал, что адвокат у меня уже есть, типа спасибо и до свидания. Никаких там подозрений у меня в тот момент не было. Но как потом выяснилось, на сайте «Московского комсомольца» появилась статья, в которой были мои цитаты, со ссылкой на разговор журналиста с усыновителем. Мы еще от следователя не успели уехать, как вышла эта заметка.
Около 16 часов следователь сказал, что Юре нужно пройти судебно-медицинскую экспертизу. Сначала он выписал постановление на экспертизу на мое имя как сопровождающего ребенка. Потом ушел куда-то, вернулся и выписал новое направление на представительницу опеки, сказав, что она должна ехать.
Мы, на моей машине, поехали в Царицыно, в Тарный проезд, в ГБУ ДЗМ «Бюро судебно-медицинской экспертизы» — лабораторию анализа и оценки половых состояний. Там делали все эти манипуляции: обнаженное состояние, осмотр, забор биоматериала. Такое, прямо скажем, очень травматическое мероприятие для ребенка. Юра там рыдал, убегал от них всех, называл «******» (вагинами). Он в принципе был крайне негативно настроен к людям в белых халатах: «Вот вы, врачи, вы все суки. Все из-за вас». Он угрожал всех убить.
В конце концов меня попросили зайти в лабораторию, потому что Юра сказал: «Папы не будет — *** (член) вам, а не чего-нибудь еще». Меня допустили. Когда Юру начали раздевать, он сказал: «Пап, отвернись, я стесняюсь». Я отвернулся. Юру осматривают, он ругается, плачет. Минут 40, наверное, это все продолжалось. Мне сказали, что результаты будут готовы в понедельник. Мы вышли. Представительнице опеки позвонили, она поднялась куда-то наверх. Возвращается и говорит, что анализ будет готов 15 июля, потому что его могут делать два специалиста на всю Москву и они оба в отпуске.
Мы поехали домой на моей машине, с нами — представительница опеки. И вдруг она говорит: «О, а про вас уже пишут в интернете». И скидывает мне несколько ссылок.
Далее еще много много букв по ссылочке