Лучшая пациентка (рассказ) + спин-офф x2 "Пашка", "Кристина"

[Campanula]

Я была ещё довольно маленькая. Лет пять мне было... может шесть... Я ходила в садик. С того времени я мало что помню, но этот день и сейчас прокручивается в памяти чётко, как сцена из фильма. Наверное, из-за яркости и необычности впечатлений: пожалуй, ничего подобного со мной больше не происходило.

Утром воспитательница объявила, что наша группа проходит медосмотр — сегодня девочки, и нас будут по очереди брать в медкабинет к доктору. Назвала первые пять имён (меня среди них не было), построила "счастливиц" в затылок и увела. Вроде, ничего особенного и не случилось, обычный день в группе, но неприятный осадок повис в воздухе, не давал спокойно заниматься своими делами. Доктор — это всегда ничего хорошего. Ну ладно, если просто замерят рост планкою, давящей на затылок, взвесят на страшных скрипучих весах... прослушают холодным металлическим кружочком, сухой деревянной палочкой залезут в горло, так что не закашляться невозможно. А бывало ведь: посадят на горшок и скажут: "какай", а какать-то совсем не хочется — что тут будешь делать? Или, не дай бог, кровь из пальца брать — брррр, или уколы делать! Нет, только бы не уколы... Ну как тут играть?

Я пошла в уголок к куклам. Куклы сидели в неудобных позах и глядели мимо меня. Конечно, какое им дело? А вот возьму сейчас и сделаю вам уколы всем! Нет, в другой раз сделаю. Сейчас что-то совсем не хочется...

Девочек не было долго, все уже почти успели забыть о неприятности: было чувство, что каким-то чудом пронесло, робкая надежда, что на этом всё и закончилось, обошлось без меня... Но тут воспитательница вызвала и увела ещё пять девочек из группы. Меня опять миновала беда, но в общем-то стало понятно, что доберутся и до меня, и я совсем приуныла. Тем временем девочки из первой пятёрки по одной стали возвращаться. Все какие-то потрёпанные и растерянные. Некоторые зарёванные. Я ни с кем из них не дружила, поэтому только слушала издалека, как их расспрашивали: "Что там? Уколы делают?" Они отвечали неохотно, но вроде, говорили, уколов нет. А Катька Звягинцева заявила с важным видом, что мол, попу и письку будут смотреть. Но ей особо не поверили: она была та ещё выдумщица, и у неё вечно что-то такое было на уме... не раз её палили с мальчишками в кустах без трусов, а то и с девчонками тоже.

В общем, когда в третьем заходе вызвали меня, я готовилась к худшему. Мы построились и двинулись за воспитательницей гуськом, мимо шкафчиков, к выходу из группы, по коридорам... Перед дверью медпункта остановились, и нам сказали ждать. Скоро дверь отворилась тихо, и оттуда вышла Оксана Иволгина: она тяжело сопела, как после пробежки, на лице лежал румянец пятнами. Наташка спросила шёпотом: "Уколы делают?" Оксана молча помотала головой. "А письку смотрят?" — нервно выпалила Светка, стоявшая передо мной. Оксана быстро кивнула: "Угу", — и пошла прочь.

Света громко вздохнула с притворным ужасом в глазах, закусила палец, тут воспитательница забрала её внутрь. Я была второй — следующей на очереди. Сердце тревожно забилось. Я стояла у двери, прижавшись спиной к стенке, пялилась на солнечный квадрат от окна на полу. Время тянулось мучительно. Наташа кусала ноготь. Маленькая Кристина теребила подол платья. Беззвучно капали сосульки за окном. Никто не проронил ни слова.

За дверью послышался плачь. Почти стазу же в коридор вышла Ульяна, указала мне в открытую дверь: "Иди!", а сама отправилась в группу. Я на ватных ногах вошла и притворила за собой дверь. Оказалось, это ещё не сам медкабинет, а коридорчик-предбанник. Там у стен стояло несколько стульчиков. Воспитательница указала мне на свободный и бросила: "Садись". Сама она помогала одеться Марине. Та ревела и никак не могла попасть ногой в колготину. Я села. У двери, ведущей дальше в кабинет, уже раздетая, в одних трусах мялась Светка. Мы переглянулись, поняли друг друга без слов: "Капец, держись, подруга..."

Роковая дверь приотворилась и поглотила Свету. Я ничего не успела там разглядеть. Воспитательница подошла ко мне, сказала "Давай, Аля, раздевайся до трусиков". Да я и сама уже поняла. Я нехотя встала. Воспитательница помогла мне расстегнуть платье, и я стала неуклюже его стягивать. Руки плохо меня слушались. Справившись кое-как с платьем, я повесила его на спинку стула и принялась за колготки. Медленно стащила одну колготину, потом вторую, осталась в майке и трусах... Тем временем Марину вывели в коридор, я осталась в предбаннике одна с воспитательницей. Мне почему-то очень не хотелось снимать майку.

В наступившей тишине стали слышны приглушённые голоса за дверью кабинета. Послышались крики девочки: "А!... а!" Кажется, кричала Света, а может и нет... И опять шелест голосов, потом всё стихло. Я взглянула на воспитательницу, дрожащим голосом спросила: "Анна Иванована, а что там делают?"

— Ничего страшного, не бойся. Увидишь. Давай-давай, раздевайся.

Я вздохнула обречённо, стянула майку, положила поверх платья. Почувствовала себя почти голой, поёжилась.

— Так, молодец. Стой теперь у двери, жди.

Я стала ждать, переступая босыми ногами на холодном полу и вздрагивая. Пару раз ещё доносились какие-то крики, всхлипы, возня, но я уже не вслушивалась в них. Воспитательница пригласила из коридора Наташу, усадила на стул ждать, когда придёт её пора раздеваться. Мы переглядывались, молчали.

Наконец из кабинета вышла Маша Кашенко, глядя мимо меня, направилась к своему стульчику одеваться. Она не ревела, хотя лицо, вроде, тоже было заплаканное. Временами она будто морщилась от боли, а то вдруг неуловимо и рассеянно улыбалась... Я не успела толком удивиться — из-за двери раздался молодой женский голос: "Следующая, заходим!", и я нырнула в кабинет, как в прорубь.

Яркий дневной свет на миг ослепил меня после тусклой лампочки предбанника. Белый потолок, голубые стены. Пахнет чистотой и йодом — запах медкабинета, впечатавшийся в подкорку — всеобщий детский кошмар. А вот и они, медкабинетные чудища: ростомер с откидной крышкой и планкой-клювом, крашеные белым весы с оскалом передвижных гирек, шкафчик-гроб со стеклянными дверцами (не смотри, что на полках, если не хочешь лишиться чувств). Тут же кушетка, обтянутая оранжевой клеёнкой и высокий пеленальный столик с бортиками по трём сторонам и такой же рыжей клеёнчатой поверхностью — у него внизу полка, там сложены стопкой изогнутые эмалированные лотки, вафельные полотенца. Впереди за большим письменным столом боком ко мне в белом халате сидел доктор. Он был в очках. Он что-то писал. У него были седые волосы и окладистая борода, а брови почему-то чёрные. Сбоку у окна молодая медсестра перебирала разложенные на столике инструменты. На краю кушетки сидела Светка, как-то неловко сжавшись, напряжённо глядя перед собой. "Проходи к доктору", — сказала, не оборачиваясь, медсестра.

Я стала у краешка стола. Доктор на удивление был почти не страшный. Скорее, добрый, как в книжках: такой и градусник поставит, и пожалеет, и по головке погладит, ещё и конфетку даст. А уколы такой доктор не делает. Я, честно говоря, гораздо больше боялась медсестру: именно она, насколько я знала, обычно орудует шприцем и прочими колкими и неприятными предметами.

Доктор отвлёкся от бумаг, глянул на меня.
— Здравствуй, красавица, — проговорил он по-деловому строго, но в то же время иронично ласково, — как тебя зовут?
— Нечаева Алина! — старательно, отрапортовала я. От волнения мой голос прозвучал совсем хрипло.
— Нечаева Алина... так... очень хорошо, — он извлёк из стопки нужную медкарту, — иди сюда, Алина, подойди ближе ко мне... — он повернулся и протянул ко мне руки. Голос его был как бархатный, будто бы окутывал меня одеялом.

Я подошла вплотную, оказалась между его коленей. Он положил ладони мне на щёки, прощупал под нижней челюстью. Его руки были тёплые и немного шершавые.
— Открой ротик... шире... Скажи "Аааа"...
— Аааа...
— Умница, — он внимательно рассмотрел внутренность моего рта, — можешь закрывать. Подними руки вверх... и за голову, вот так.

Он осмотрел мои подмышки, прощупал их большими пальцами, как бы поддерживая меня за спину ладонями, потом перевёл большие пальцы мне на грудь и стал легонько трогать и поглаживать сосочки — я увидела как постепенно они стали твёрже и рельефнее, собрались плотными пупырышками — надо же, я раньше не обращала внимания, что они могут так! А доктор ещё раз осмотрел их и ощупал — кажется, остался доволен: он всё бормотал: "хорошо... замечательно..." Потом он положил два пальца мне на живот у самого пупка и, едва-едва касаясь, как бы протоптал, прощекотал тропинку вниз. Мой живот непроизвольно вздрогнул. "Превосходно! — заключил доктор и сделал несколько пометок в карте, — можешь руки опустить".

Вновь повернувшись ко мне, он стал изучать мои трусы. "Сейчас скажет письку показать", — забеспокоилась я. Но вместо этого он повернул меня боком и стал щупать мне письку через трусы. Мне стало неловко и почему-то волнительно, я отвела глаза и стала считать воробьёв за окном. Там было солнечно — начало весны; сердце громко билось в груди. Доктор, плотно держа пальцы у меня на письке, другой рукой стал гладить мне попу: погладил-погладил и раз! — легонько шлёпнул — не так, как за плохое шлёпают, а как бы снизу вверх, чтоб попка подпрыгнула — совсем не больно и даже забавно. Погладил-погладил... шлёп! Погладил... шлёп! Я хихикнула. Доктор улыбнулся мне в ответ. А я вдруг как-то очень отчётливо почувствовала свою письку и его прикосновения к ней. Ума не приложу, как так вышло, но я положила ладошку ему на плечо и прикрыла глаза...

— Тут у нас всё замечательно, Алиша, — голос доктора вернул меня к реальности, — теперь давай вот что, — Он выдвинул из-под стола небольшую табуреточку — ножку сюда поставь...

Он внимательно осмотрел мне ступни, одну потом другую, просил поставить на носок, на пятку, растопырить пальцы, потянуть носок, прощупал и подёргал каждый пальчик, и всё нахваливал мои ножки, даже назвал меня балеринкой. После попросил встать к нему спиной и также по очереди показать ему пятки, прогладил подошвы и подушечки пальцев.

— Последнее, зайчик: ноги поставь шире плеч, наклон вперёд... Та-а-ак... Всё здóрово.

И обратился к медсестре:
— Валентина Паллна, барышня в прекрасной форме. Можете брать.

Валентина повернулась ко мне, а я еле поборола желание запрыгнуть к доктору на ручки, чтобы защитил меня, спрятал от медсестры... Она подозвала меня к высокому столу с клеёнкой. Только я подошла, она взяла меня за бока, подняла и поставила на стол. Я не успела оглядеться, а она без всяких церемоний разом спустила мне трусы до самого низа! Потом она пошла к своему столу с инструментами и стала намазывать руки каким-то кремом, а я так и стояла, как дура, на столе со спущенными трусами. Я глянула на доктора: он, казалось, не обращал на меня внимания... Подошёл к Светке, потрепал по голове, спросил: "Как чувствуешь себя? Нормально?" Она неуверенно кивнула. Тут я спохватилась: Светка! Она же сидит тут и смотрит, а я перед ней без трусов! Но Света совсем не смотрела в мою сторону, сидела, уставившись на свои коленки, иногда покусывая губы и морщась — ей было явно не до меня. К тому же — я только сейчас заметила — она тоже была без трусов. Что же тут происходит? Что сейчас будут делать? Блин, неужели что-то типа уколов?..

Но когда медсестра вернулась ко мне, у неё не было ни шприца, никакого другого инструмента. Она просто протянула руку и стала трогать мне письку. Сначала она только легонько постукивала её кончиками пальцев — я прислушивалась к своим ощущениям: как явно я чувствую каждое прикосновение, как отдаётся оно внутри приятным таким волнением... Я и не знала, что моя пися настолько нежная и чувствительная, что её можно вот так вот... легонечко трогать и будет приятно... Потом медсестра стала тихонько щекотать мне щёлочку, начиная от лобка, потом вниз в промежность и обратно... Сначала было щекотно, но потом это прошло, и я почувствовала тепло и как бы лёгкое напряжение... там. Девушка чуть сжала мне письку с боков, помяла, нажала уже сильнее на лобок и стала массировать его круговыми движениями, потом прижала письку ладонью и стала тереть туда-сюда, запуская пальцы в промежность... Мне было очень... непривычно... напряжение внизу живота всё росло, и тепло растекалось по телу. Я почему-то стала громче дышать — это меня пугало, но в то же время было приятно, хотелось ещё... я опять уставилась в окно, а пальцы медсестры тёрли меня всё настойчивей, и один уже забрался прямо туда, в щёлочку, раздвинул половинки, коснулся чего-то внутри — я вздрогнула, резко вздохнула, и вдруг почувствовала, что в письке у меня мокро и скользко (откуда это вдруг?..)

Мне захотелось опереться на что-то... ну тут медсестра сама взяла меня свободной рукою за бок и большим пальцем нажала мне на пупок. Ой! Какое странное чувство: отдаётся куда-то вглубь живота, будто хочется писать... Она стала надавливать и мелкими круговыми движениями буравить пупочек. Я невольно попыталась отстраниться от этого пронзающего чувства, но рука медсестры держала меня крепко и не отставала, и хоть я немного извивалась животом, но никуда не могла деться и получала назначенное воздействие сполна. Рука на письке двигалась всё быстрее, палец легко скользил длинными движениями вперёд-назад и мелкими быстрыми поперечными, и трогал там что-то очень чувствительное, так что я время от времени тихонько взвизгивала.

Я растерялась. Я не знала, что со мной происходит. Сердце колотилось как сумасшедшее, щёки горели, я громко пыхтела... Тут я почувствовала, что мне на самом деле захотелось писать. Вот надо же, как не вовремя! Я постаралась отвлечься, но жгучее чувство только нарастало, и вскоре я не могла уже думать ни о чём другом. "Ой, как хочется писать! Никогда раньше не было, чтобы так быстро приспичило, будто волна поднялась..." Наверное, надо было сказать медсестре, но я не посмела, и только старалась терпеть, морщилась, беспокойно оглядывалась, теребила ногами клеёнку стола. Медсестра заметила, тихо пропела: "Ещё чуть-чуть...", усилила давление на пупок и часто-часто зашевелила пальцем в письке... А-ай! У меня потемнело в глазах, коленки задрожали, и из меня потекло. Я испуганно посмотрела вниз, я ничего не могла сделать. Я не могла перестать писать! Голова кружилась, живот вздрагивал, моча лилась прямо на руку медсестры, но она продолжала делать то, что делала, будто всё так и должно быть. Ноги у меня подкосились, и я осела на ладонь, крепко державшую мою промежность.

Когда в глазах у меня просветлело, помутнение рассеялось, я стояла схватившись за руку медсестры, которая уже ничего со мной не делала, а только держала меня, чтоб я не упала. Я с ужасом осознала, что только что описалась прямо на медицинском столе. С меня ещё капало, я стояла ногами в луже, и мои трусы внизу промокли насквозь.

— Василий Михалыч, эта тоже описалась, — спокойно заметила медсестра.
— Непроизвольное мочеиспускание. Прекрасно, — проговорил доктор, делая заметку в карте.
— Прислонись к стеночке, отдохни, — сказала мне медсестра. Она вытерла лужу вафельным полотенцем, взяла мои мокрые трусы, разгладила их на салфетке, отнесла на стол доктору. Тот осмотрел их мельком и направился ко мне. Заговорил участливо:

— Переживаешь, что описалась? Не надо. Это совсем не страшно. Напротив, это очень хорошо: это значит, что ты чувственная и возбудимая, твоё тело полностью отвечает на стимулы. Будешь пользоваться успехом у мужчин, — и он подмигнул мне, не знаю почему... я потупилась смущенно, но мне стало совсем спокойно, и даже весело.

— Давай теперь посмотрим тебя, — продолжал доктор, — сядь на краешек стола... так, умница, теперь откинься назад, ляг не спинку... ноги вверх, и в стороны — широко-широко! Давай, покажи нам балетную растяжку... вот так.

Теперь, когда моя писька открылась навстречу доктору, я уже совсем не стеснялась. Я постаралась раздвинуть ноги как можно шире, чтоб угодить ему. Ему осталось лишь чуть-чуть развести пальцами губки... Глянув на мою письку, он восторженно ахнул:

— Какая красота! Смотрите, Валентина, вот идеальная реакция влагалища: малые губки разошлись, видите? Смазка обильная, клитор оформленный, эрекция выраженная. — когда он дотронулся тихонько до того, что он назвал "клитор", по мне пробежала приятная щекотливая искорка, а он продолжал: — Девочка просто загляденье! Давайте-ка сделаем снимок для статьи...

Он взял со стола фотоаппарат, попросил меня, чтоб я сама открыла письку пошире пальчиками и сделал несколько щелчков, не переставая восхищаться и хвалить меня. Потом он разрешил мне опустить ноги, и я лежала так, гордая собой, покачивая ножками, свесив их со стола, пока доктор колдовал над инструментами.

Когда он вернулся ко мне, у него в руках была большая резиновая груша, типа клизмы, но наконечник был длиннее и толще обычного, примерно размером с палец доктора, с ребристой поверхностью, а на конце ещё утолщение, как закруглённая шишечка.

— Не бойся, Алиша, — обратился он ко мне своим бархатным голосом, — это анатомическая спринцовка. На, потрогай.

Я ощупала наконечник. Он был не твёрдый, но плотный, как из упругой резины. Мне захотелось зажать его в кулачок — он очень уютно ложился в руку. Доктор терпеливо ждал, пока я наиграюсь с наконечником, потом продолжил:

— Сядь, пожалуйста, вертикально... Так, теперь вот этот наконечник тебе надо взять в рот. Давай, вот так. Соси его, как будто это леденец у тебя во рту.

Мне было совсем не понятно, зачем сосать наконечник спринцовки, но я послушно делала, что говорят. Никакого особенного вкуса у него не было, но когда он оказался у меня во рту, я почему-то опять стала волноваться, как в тот момент, когда доктор первый раз прикоснулся ко мне. Я осторожно сосала спринцовку, а сама поглядывала на доктора, и когда наши взгляды встречались, мне каким-то чудом казалось, что это как бы часть его тела, а я её сосу. От этого мне становилось неловко, и я тут же отводила взгляд. Но где-то в глубине разгоралось приятное волнение, я не могла удержаться от того, чтобы снова поднять глаза на доброе и немного печальное лицо доктора. Я осмелела: стала обрабатывать предмет во рту языком, закладывать за щёку, как настоящую конфету-сосульку; рот наполнился слюнями. Сердце у меня забилось сильнее, но самое удивительное: я опять почувствовала лёгкое напряжение в письке!

Доктор помогал мне, просовывая наконечник вперёд и вытягивая назад, туда-сюда... Я не заметила, как он положил мне руку на затылок и стал легонько подталкивать мою голову навстречу себе, так что с каждым толчком, наконечник проникал всё глубже. Когда он оказался уже прямо в горле, я рефлекторно дёрнулась от него, но настойчивая ладонь доктора не пустила меня, и ещё несколько раз он заставил меня принять в горло — я закашлялась, забрызгала рукав доктора слюнями.

— Достаточно, — проговорил он к моему облегчению, потом чуть сдавил грушу спринцовки, так что на кончике выступила вязкая беловатая капля, и попросил меня слизнуть её. Жидкость была сладко-солёной, но не противной, и когда доктор выдавил ещё немного мне в открытый рот, я легко проглотила её.

— Умница, — похвалили меня доктор. — Теперь ложись, раздвигай ножки.

Он помог мне сделать ноги "лягушечкой", широко разведя мне колени на столе.

— Сейчас придётся немножко потерпеть...

Я не успела толком испугаться. Он прижал ладонь к моему животу пониже пупка, а другой рукой приставил наконечник спринцовки к моей раскрытой письке, пошевелил там и вдруг ка-а-ак вдавил! Я закричала от резкой боли. Каким-то образом весь толстый и длинный наконечник спринцовки оказался внутри меня. Да, я чувствовала его! И эту раздирающую боль... "Что это?" — думала я, жалобно глядя на доктора широко раскрытыми глазами. А он успокаивал меня, гладя по животу:

— Всё в порядке, всё хорошо, сейчас привыкнешь...

Оставив на время спринцовку лежать, вставленную в меня, он стал массировать мне ступни. Его твёрдые ласковые руки обхватывали, продавливали, проглаживали... бережно обрабатывали каждый пальчик — и такое приятное спокойствие исходило от них... Каким-то чудом это помогло: мне и правда быстро полегчало.

Увидев, что я немножко расслабилась, доктор продолжил манипуляции: стал двигать спринцовку во мне туда-сюда, полностью не вынимая, но вытягивая до утолщения на конце и опять всовывая обратно на всю глубину. Я чувствовала в себе каждое его движение, и это было всё ещё очень больно — я морщилась и вздрагивала, и даже вскрикивала иногда, на что доктор приговаривал: "Терпи, терпи, ты же девочка...", и я терпела, жалобно хлюпая носом и глотая слёзы.

Но постепенно что-то стало меняться. Появилось новое чувство, похожее на то, когда медсестра тёрла меня пальцем, только на этот раз где-то внутри. И это было приятное чувство! И хотя боль всё ещё ощущалась, она была как бы отдельно, ни при чём, она на меня не действовала! Доктор тоже стал трогать пальцем мне между губками письки (я уже знала — там клитор!), не переставая двигать спринцовку, и от каждого такого движения волна удовольствия разбегалась по телу, и мне хотелось громко вздохнуть или ахнуть...

— Не сдерживай звуки, — подбодрил меня доктор, — я хочу слышать твою реакцию, давай вместе: а.. а.. а-а... — И я подключилась к его баритону своим детским голоском: "А.., а.., А-а-а!" И так было ещё приятнее! Медсестра, глядя на нас, почему-то слегка покраснела и стала покусывать губы... А мне было так хорошо, что хотелось, чтобы это продолжалось вечно. Но я уже стала чувствовать нарастающее зудящее напряжение... ой, что будет сейчас?... И когда у меня в глазах поплыли красные и зелёные круги, я поняла: началось. Я издала сдавленный звук: "Ааыыыыы...", выгнулась всем телом и затряслась. Вне всякой моей воли мой живот резко пульсировал, и всё моё тело содрогалось в ответ.

В этот самый момент доктор сжал грушу спринцовки и вся жидкость полилась в меня: я чувствовала, как она течёт и наполняет меня изнутри — даже не знаю, с чем это сравнить... такого со мной в жизни больше никогда не бывало.

Дождавшись пока я затихла, доктор вынул из меня спринцовку и закрыл мне пальцем отверстие, чтоб ничего не вытекло. Потом он попросил, чтоб я сама зажала свой проход, как я делаю обычно, когда хочется какать или писать, и надо терпеть. Я не сразу нашла у себя нужную мышцу, но в конце концов у меня получилось. Доктор дал мне полежать ещё немножко, потом осторожно снял меня со стола, за ручку подвёл к кушетке, и усадил рядом со Светой. Теперь я поняла, почему Света сидела так странно: она всё это время держала в себе вязкую жидкость.

— Посиди пока здесь, Алина. Светочка, как твои дела? Вставай, пойдём.

И Света, с трудом поднявшись, медленно поковыляла к столу, морщась на каждом шагу. Её поставили на стол, потом попросили присесть на корточки, но что именно ей там делали мне было плохо видно: медсестра загородила собою Свету. Я слышала только "Коленки шире... потужься..." Но скоро мне стало совсем не до того, потому что у меня, кажется, заболел живот...

Было похоже на ощущения при поносе, только без желания покакать, просто такая же тянущая зудящая боль, расходящаяся от низа живота... Накатило и отпустило... Потом опять, сильнее. Потом добавилось давление, будто что-то распирало меня изнутри. Я непроизвольно согнулась, но это не помогло... Опять схватило, прокатилось как волна, накрыло с головой... Я стала дышать глубже, и вроде бы, мне стало легче на какое-то время, но новый приступ накатил, будто раскалённая лава растекалась по всему телу от макушки до пяток... Шевельнулась мысль: "Надо позвать доктора..." Я стала искать его глазами, увидела мельком Светку, стоящую на столе на четвереньках, попой кверху, потом весь кабинет завалился на бок и исчез.

— А-а-ля! Али-и-ина!

Очнувшись, я увидела лицо доктора прямо перед собой. Он смотрел мне в глаза. Он держал меня за обе руки. Он звал меня по имени. Я всё так же сидела на кушетке. Медсестра, стоя поодаль, тоже озабоченно глядела на меня. Из-за её спины любопытно выглядывала Светка, уже одетая в трусики. Под попой у меня было скользко: я поняла, что когда я отключилась, из меня что-то вытекло. Я виновато подняла глаза на доктора, но он успокоил меня:

— Не волнуйся, всё в порядке. Смотри на меня... дыши... вот умница. Не бойся, всё будет хорошо. Надо ещё немножко потерпеть... Ты же смелая девочка, да?

Я кивнула. Я и правда была убеждена, что я смелая. А что я уколов боюсь — так их все боятся. Я чувствовала себя намного лучше: боль отступила, осталось только монотонное давление внизу живота, но это я могу потерпеть... раз доктор сказал, что надо.

Тем временем, Свету выпроводили за дверь, и вместо неё зашла Наташа, боязливо оглядывая помещение. Доктор занял своё место за столом и начал её осматривать. Я заметила, что с ней он обходится не совсем так, как со мной: ощупав ей грудь и живот, он тут же оттянул ей трусы вниз и посмотрел письку. А когда она наклонилась вперёд, он спустил ей трусы до колен и долго разглядывал попу, раздвинув половинки. К тому моменту, как Наташку поставили на стол для процедур, она уже была вся красная от стыда. О Господи, неужели у меня было такое же лицо, когда мне это делали?.. Когда у неё брызнула моча, она почему-то заревела. Доктор с медсестрою долго её успокаивали, потом долго уговаривали взять спринцовку в рот, но в процессе сосания её стошнило, и она опять разрыдалась, и уже не замолкала. А когда ей вставляли в письку, она, конечно, вопила как резаная, и медсестре пришлось её держать, чтобы она не дёргалась.

Тем временем, у меня опять начались боли. Когда Наташу, дрожащую и хлюпающую носом, наконец, посадили рядом со мной на кушетку, я уже еле держалась: меня скручивало, всё тело горело.

Доктор сам помог мне встать, обнимая за спину подвёл меня к столу и поставил наверх. Мне сказали расставить ноги пошире и присесть на корточки, поставили под меня медицинский лоток. Сестра держала меня за бока, а доктор устроился прямо передо мной, поддерживая меня ладонями снизу за ляжки. Я обратила внимание на то, как просветлело его лицо, когда он посмотрел на меня. Видать, утомила его Наташка своими капризами.

— Так, Алина, сейчас постарайся расслабиться, чтобы всё, что ты держала в себе, могло выйти наружу. Давай, тебе станет намного легче.

Я попробовала, но из меня вытекло лишь несколько мутных бело-красных капель.

— Надо потужиться, — говорил доктор.

Я не очень поняла, как это, но тут мой живот опять опоясало болью, он сам собою напрягся, и я, натужно мыча, стала выдавливать из себя что-то... Меня отпустило, но опять ничего не вышло. Я только успела отдышаться, как началась новая потуга, я напряглась до потемнения в глазах, и тут меня пронзила острая боль уже прямо в письке, казалось, будто её распирает, раздирает изнутри. Я сдавленно закричала, почувствовала движение, и в лоток упал большой слизистый сгусток, белёсый с кровавыми прожилками. Мне удивительно полегчало. Ещё один тянущий позыв — уже гораздо слабее, и я выпустила из себя струйку тягучей слизи, потом ещё один раз, и всё закончилось. Больше у меня ничего не болело. То есть, в письке ещё саднило от растяжения, лицо горело и кожа пошла неровными пятнами, но это всё была ерунда. Я немножко испугалась, увидев в лотке кровь, но доктор улыбался, и я успокоилась.

— Ну всё, справилась. Я сразу понял, что ты сильная девочка. Тяжело было?
— Нет, — зачем-то соврала я.

Доктор понимающе кивнул, глядя мне в глаза, а я расплылась в улыбке. Я почему-то не могла перестать улыбаться, когда он смотрел на меня.

Сестра забрала лоток, а доктор полотенцем промакнул мне вспотевший лоб, вытер промежность.

— Посиди отдохни чуть-чуть. Осталась последняя часть. Уверен, она тебе понравится. Валентина Паллна, я думаю, Нечаевой Алине мы прописываем шарики. Подготовьте, пожалуйста.

Сестра кивнула, загадочно улыбнулась и стала распаковывать коробочку. Доктор сосредоточенно заполнял карту, я сидела голенькая на столе, скрестив ножки, и ничего не боялась. Наташка поглядывала на меня с кушетки с любопытством и, как мне казалось, с завистью. Не было похоже, чтобы она мучилась, как я...

Когда доктор снова подошёл ко мне, в одной руке у него был тюбик детского крема, а в другой — что-то вроде бусиков, только все шарики разного размера: на одном конце меньше горошины, потом чуть побольше, побольше, и на другом конце уже размером с грецкий орех. Там ещё было колечко, за которое всё это можно держать.

— Готова, красавица? Ложись на спинку. Ноги вверх, коленки прижимаем к груди и разводим в стороны. Так. Теперь руками, пожалуйста, раздвинь попочку... Какая красивая розовая попочка! Сейчас мы будем её ублажать. Валентина, подержите ей ножки пока...

Я не знала, что значит "ублажать", но как только я дотянулась руками до половинок попы и растянула их в стороны, и попа открылась свету, свежему воздуху и всеобщему обозрению, мне уже стало приятно. Я никогда не думала, что буду лежать в такой неприличной позе перед чужим мужчиной, и что мне при этом будет совсем не стыдно, а наоборот, радостно и свободно. И что находясь во власти доктора, я не буду бояться, а буду предвкушать что-то интересное, будто это не медкабинет, а парк аттракционов.

Доктор выдавил немножко крема на палец и стал намазывать мне попу и промежность. Прохладненький крем щекотал мне прямо в серединке попы. Меня охватила непонятная весёлость, я даже засмеялась тихонько, и доктор улыбнулся мне в ответ. Он продолжал намазывать мне попу, теперь уже вокруг самой дырочки, слегка надавливая пальцем, будто пытаясь пролезть в неё... Ой! Как интересно: сама собой дырочка сжалась и вытолкнула палец! Я хихикнула и расслабилась. Доктор снова стал легонько вкручивать палец мне в попу, и опять я так же вытолкнула его и засмеялась, и всё повторилось снова... Мне так понравилась эта игра, я и не замечала, что с каждым разом впускаю его чуть-чуть дальше, и вдруг: о-о-оп! Ах! Палец всунулся целиком прямо внутрь, и моя попка теперь крепко сжимала его! Я ахнула, округлила глаза, удивлённо глядя на доктора. Медсестра прыснула со смеху.

— Такая очаровашка! — проговорила она, глядя на меня с умилением, и погладила меня по щеке. Надо же, она тоже добрая. А я-то её боялась...

Доктор согласно кивнул. Он немного пошевелил пальцем в попе и вытащил. А потом затолкнул в меня сразу несколько самых маленьких шариков. Моя попа послушно проглотила их, один за другим, и сомкнулась. Доктор потянул за верёвочку... а-а-а! как приятно! как несколько пузыриков лопнули в попе, разливая удовольствие. Я аж вздрогнула. Потом, глядя доктору в глаза, тихо прошептала:

— Ещё...
— Непременно, — так же тихо заверил он меня, и на этот раз пустил в ход ещё пару шариков вдобавок. Втолкнул их и медленно вытянул, а я вскрикнула от удовольствия... и снова получила шарики в попу... и так дальше и дальше, и с каждым разом последний шарик был всё крупнее, и вот он уже с трудом влез, и я охнула, почувствовав растяжение, а потом с томной натугой выкакала его, наслаждаясь давлением, напряжением и трением внутри... и как только моя попа освободилась, шарики полезли в неё опять...

Я уже не смеялась больше, я постанывала и кряхтела. Второй раз за сегодня мне было больно и приятно одновременно — удивительное открытие, которое я сделала — тайна, доступная, наверное, только девочкам... и конечно же, опытным докторам. Шарики тёрлись внутри и распирали меня, давили на самые чувствительные внутренности. Тёплое, тянущее, напряжённое чувство внизу живота набухало, наливалось, растекалось, охватывало меня... И кажется, моя писька опять стала мокрой!

И конечно же, вскоре я почувствовала лёгкое головокружение и нарастающее жгучее желание пописать. Я уже знала, что это такое, и ни сколечки не боялась, наоборот, я старалась поймать и продлить это чувство, это качание на гребне волны... Я специально чуть-чуть подрасслабила канальчик писанья, и у меня потекло... так сладко защекотало... я писала тихонечко, смакуя каждую каплю, увлажняя свой животик и стол подо мною и руки доктора. Он продолжал работать шариками, а я изгибалась, извивалась и ёрзала по клеёнке.

Увидев, что я уже потекла, медсестра хмыкнула и шлёпнула меня по мокрой письке. Я глянула на неё с немою просьбой в глазах, и она мечтательно улыбнулась и кивнула в ответ. Она зажала двумя пальцами мой клитор, большим пальцем надавила мне в пупок и мелко-мелко завибрировала рукою... А-а-а! Как меня пробрало! Я закатила глаза, закричала от сладкой боли, и в этот момент доктор разом вытянул из меня все шарики. Я потеряла контроль над своим телом, а оно выгнулось, вытянуло стрелами ножки и задёргалось, разбрызгивая мочу.

Когда затихли, как зарницы, последние спазмы, я долго ещё не могла пошевелиться. Я лежала голая на мокром столе, тяжело дыша, запрокинув голову, бесстыже раскинув ноги, потная и красная. Я только сейчас заметила, что у меня текут слёзы. Неужели я плакала? Дав мне немного отдохнуть и придти в себя, меня подняли, обтёрли прохладной влажной салфеткой и вытерли полотенцем.

Доктор подозвал меня к своему столу. Он достал из ящика пакетик и протянул мне. Что это? Ой, новые трусики! Это мне?

— Тебе, конечно. Не в мокрых же в группу идти. Надевай.

Я натянула обновку. Какие красивые! Спереди, прямо на лобке — большой красные мак. А на резиночке — маленький бантик. Я от восторга совсем растерялась, даже забыла сказать "спасибо". А доктор поставил передо мной стакан, а в нём... леденцы на палочках! Красные и оранжевые, кругляши и ёлочки, сердечки и петушки...

— Выбирай.

Я робко вытянула себе петушка:
— Спасибо...
— Ну что ты, это тебе спасибо, красавица, — говорил с улыбкой доктор. — Ты была изумительна. Моя лучшая пациентка сегодня!

Я не знала, что это слово значит, но мне стало от него ещё слаще. А доктор обратился к сестре:
— Валентина Паллна, сфотографируйте нас на память.

Он привлёк меня к себе, посадил на своё колено, обнял. Я улыбалась, глядя в объектив фотоаппарата, а потом совсем осмелела: дотянулась губами и чмокнула доктора в шершавую щёку. И тут же, смутившись, слезла с его коленки, глядя в пол и пряча улыбку...

— Ну, хорошего по-немножку, — как-то наиграно по-деловому проговорил доктор, — зовите следующую.

Медсестра приоткрыла дверь и впустила в кабинет Кристину. Та помедлила у двери, потом меленьким робким комочком подкатилась в доктору. Он привычно спросил её имя, начал осматривать.

Мне было пора уходить, но я медлила. Мне вдруг стало интересно... Доктор будто прочитал мои мысли: он развернул Кристину ко мне лицом и спустил ей трусы. Ух ты... Для такой маленькой девочки, у Кристины была довольно большая и выпуклая писька. Я уставилась на неё, а Кристина быстро глянула на меня и смущённо опустила глаза. А я подумала, что надо будет с ней подружиться поближе — она вообще хорошая девочка, и мы с нею сможем здорово играть... Я тихонько спросила медсестру:
— А можно я посмотрю, как вы ей будете это... делать?
— Ну вот ещё, нечего, — строго ответила медсестра, — иди, иди, всё...

И выпроводила меня за дверь. Ну вот. Надо было доктора попросить, он бы мне наверняка разрешил! Ну ничего. Зато я лучшая пациентка! И у меня есть петушок на палочке. Я вспомнила шершавость мужской щеки на губах, и стало тепло-тепло в груди. И я пошла, окрылённая чувством, прямо в коридор и направилась в группу.

— Эй, Нечаева! А одеться-то? — окликнула меня воспитательница. Девчонки, ждущие в коридоре, прыснули нервным смешком.
— Ой, забыла... — протянула я, расплываясь в улыбке.

В тот вечер меня забрал из садика папа. Мамы не было дома, она работала в ночную. После ужина, перед тем, как идти спать, мы с папой решили ещё поиграть. И тогда я радостно предложила:
— Папа, давай я буду твоей пациенткой!

Папа слегка удивился сначала, но быстро усвоил правила игры.

[TyMaH]

Прочитал с большим интересом. На некоторых эпизодах даже привстаёт. Но по моему, как-то далековато от реальности. Не представляю, что это за оборотни в погонах белых халатах устраивают доверчивым детсадовским лолям обморочные фонтанирующие анальные оргазмы, это вообще законно? Может вместо детского сада в этой истории лучше бы вписывался какой-нибудь детский дом-интернат. Там такое было бы вполне возможно. Ну и очевидно, что в тексте не хватает иллюстраций.

А что за сайт ёжика, кстати?

[kkkkk]

Это же в параллельном мире все происходит, там еще все девочки расти начинают только в 19 лет.

[Kokovanja]

что за сайт ёжика, кстати?

Это тайна за семью печатями. /viewtopic.php?f=8&t=1894

[Campanula]

На некоторых эпизодах даже привстаёт.

Экий ты скупой. Я пока придумывал издрочился.

далековато от реальности

Потому и в раздала фантазий, а не в "моей истории".

[m_a_e09]

не хватает иллюстраций

блэн да, кто бы нарисовал…

[Campanula]

Современная молодёжь совершенно разучилать пользоваться воображением...

[TyMaH]

Современная молодёжь совершенно разучилась пользоваться воображением...

У меня с воображением точно всё в порядке. От рассказов получаю больше эмоций, чем от фильмов. А молодёжь - да. Читают мало, воображение не работает.

[kkkkk]

Сейчас по моему больше читают, чем мое поколение, или мне такие попадаются.

[TyMaH]

Сейчас по моему больше читают

Не всё чтение одинаково полезно. Классическую литературу, богатую эпитетами, метафорами и речевыми оборотами, скорее всего мало читают. Хотя, могу ошибаться, не часто с молодежью общаюсь.

[Kokovanja]

Я пока придумывал издрочился.

А мне больше всего понравилось как раз начало и самый конец. "Обследование" выглядит очень уж фантазийно, хочется чего-то более приближенного к реальности.

Добавлено спустя 1 минуту 7 секунд:
Не в обиду, просто решил, что лучше правдивый коммент, чем никакого.

[kkkkk]

хочется чего-то более приближенного к реальности.

А ты откуда знаешь как в реальности?

[Kokovanja]

Хотя бы из того, что писали на форуме и в Женских историях.

[Campanula]

Ну, раз есть хотя бы три лайка, выложу вторую часть. Шучу, я её и так бы выложил, меня уже не остановить.
Тут всё более раелистично, пожалуй. Кстати, эту часть сам Ёжик лайкнул!

[Campanula]

Я оккупировала кукольный уголок и делала медосмотр куклам. Кукла Оксана стояла по правую руку от меня, как полагается раздетая до трусов, и немигающим взором тревожно следила за тем, что я делаю с её подружкой Машкой. Машка лежала передо мной без трусов, неловко задрав негнущиеся ножки, и молча страдала. Плакать эти куклы не умели. К тому же, только оказавшись на спине, Машка механически прикрыла глаза, так что было полное впечатление, что она наслаждается происходящим. Ну умница. Хорошая девочка. Может быть, я даже дам ей леденец потом. А вот Валька, с которой я уже закончила, была наказана, за то что орала и брыкалась, не давая мне нормально работать. Ещё четыре куклы сидели на стульчиках и, волнуясь, ждали своей очереди.

В моём распоряжении был игрушечный набор доктора. Он всегда лежал тут же на полочке рядом к куклами, но особым спросом не пользовался. Там был настоящий белый халат и шапочка с крестом — как раз то, что мне нужно. Нашлась там и клизма, вполне кукольного размера. Немножко раздражало то, что нормальной письки у кукол нет. Вот куда мне спринцовку вставлять, скажите, пожалуйста? Трудно было сделать им письку, что ли? Ну попу же сделали...

Но ничего, мне и так нормально. Я увлечённо приставляла наконечник к цельной пластмассовой промежности, представляя, что это настоящая девочка, и что она сейчас вздрагивает и морщит личико, и постанывает... Я приговаривала тихо: "Терпи, терпи, девочка!", и в груди у меня разгоралось приятное волнение...

— А что ты делаешь? — прозвучало вдруг у меня за плечом.

Я вздрогнула от неожиданности. Кто это? А, Пашка. Я и не заметила, как он подошёл. Ну и чего ему надо?

Большинство мальчишек у нас в группе были вообще придурки: целый день носились с пистолетами или с палками, делая "пиу-пиу", или драки затевали. Ну придурки же... Но Пашка был не такой. Он, конечно, обожал катать машинки или строить из кубиков, но с ним можно было и поговорить, и даже уломать его играть в дочки-матери. Папой быть, например. Представляете, как здорово, когда папа есть в игре? А ещё он классно придумывал про злых волшебников, от которых меня непременно надо спасать, и всякое такое. В общем, я любила играть с Пашкой. И честно, даже обрадовалась, что он пришёл. Но вида не подала, а сделав серьёзное лицо, ответила:

— Не мешай. Медосмотр.

И, выдержав паузу, многозначительно добавила:

— Только для девочек.

Никакого эффекта не последовало. Я продолжила:

— Мальчишкам сюда нельзя. Прекрати пялиться, они же голые!
— На что там смотреть-то? У них ничего нет.
— Всё равно тебе нельзя смотреть. Они же девочки.
— Хм. Я захочу — в другой раз сам их всех раздену.
— Я тебе не позволю, — гордо заявила я.

Пашка не обиделся. Но и уходить не собирался. Стоял и наблюдал за мной молча. Потом спросил:

— Это вам так на медосмотре делали?
— Да... — я помедлила, решая, стоит ли развивать эту тему... Рассказывать мальчишке, что мне делали на медосмотре... Но он всё равно уж увидел. У меня зарделись кончики ушей. Тут я вспомнила, что мальчишек ведь тоже осматривали в другой день. Вот интересно... И я ловко так перевела стрелки:
— А вам что делали?

Тут уже Пашка застеснялся. Смотрю, аж покраснел. Какой смешной! Ну давай уж, колись! Я глядела не него выжидательно. Наконец он выдал, запинаясь:

— Ну... письку трогали... Так потрогают, пощекочут, и писька подымается.
— Подымается?
— Да, становится большая и твёрдая.

Я попыталась представить, но у меня не очень получилось. А Пашка продолжал:

— А потом теребят по-всякому, и такое как... "з-з-з" — щекотание внутри, и там что-то дёргается и в глазах всё плывёт... Ну блин, так страшно вообще... но и приятно очень. А у Васьки ещё капля потом выступила на конце... а врачиха обрадовалась и стала фотографировать.

Я слушала и кивала. Я прекрасно понимала, о чём он говорил. Хоть я и девочка, а он мальчик.
— У вас тётка-врач была?
— Да.
— А у нас дяденька... — мне почему-то стало тепло от мысли, что наш доктор осматривал только девочек. — И ещё медсестра. У меня тоже писька стала мокрой, когда мне трогали. И вроде у всех девчонок...
— А нам ещё такую проволочку прямо в письку загоняли, знаешь как больно? Что-то задевает внутри, и писается само собой — просто течёт, и ничего сделать не можешь.

Пашка уже не стесняясь расписывал в подробностях все процедуры, которым подвергались мальчики. Моё стеснение тоже куда-то пропало, и я доверительно поведала ему:
— И я там описалась. Но нам никакой проволоки не совали, просто рукой вот так делали, — я показала на кукле.— А зато потом нам вот такую клизму в письку вставляли. Сначала так больно! А потом приятно...
— Такую большую в письку? Как она влезает туда?
— Вам мальчишкам не понять.
— У нас некоторым в попу клизму вставляли...
— А нам и в писю, и в попу. Только мне в попу шарики... тут в наборе нет таких.

Мы помолчали... Я было вернулась к своему занятию, но сосредоточиться на куклах не получилось. Мысли мои были теперь совсем о другом. Вот Пашка. Подсел ко мне совсем близко. Почти уже в ухо дышит. Мешает играть. А мне не хочется его прогонять. После всего, что мы друг дружке рассказали, между нами появилась какая-то новая особая связь. Как будто мы сидим с ним вдвоём, накрывшись одеялом-палаткой, и все остальные где-то снаружи, а нам внутри тепло и радостно, и никто нас не видит, и у нас тут огонёк, и искорки пляшут в глазах, и можно уже всё что угодно спрашивать... А мне, честно говоря, очень хотелось кое-что спросить. Моё воображение от этих разговоров разыгралось не на шутку. А почему нет? Вот сейчас возьму и спрошу. Мурашки пробежали по спине, и сердце вдруг забилось так, что даже Пашка, наверно, услышал... И я решилась. Я кинула взгляд на него и снова уставилась в пол. И будто не своим голосом проговорила:

— А давай ты мне как доктору... писю покажешь? — сказала и испугалась. Что же теперь? А теперь уже ничего не изменишь. Поздно. Значит, будь что будет.

Пашка подвис, переваривая предложение, потом осторожно осведомился:
— А ты мне что?
— А я... — у меня загорелись щёчки, и, не поднимая глаз, сглотнув комок в горле, я прошептала: — Я тебе трусы покажу.
— Давай!

Пашка неожиданно легко согласился на вроде бы неравный обмен. Почему это, интересно?..

— А где? — он завертел головой, оглядывая группу, заполненную детьми. Никаких подходящих укромных уголков не было. — Может, в туалете?
— Не... а вдруг кто-то зайдёт?..
— Мм...
— А давай в спальне!

Мы уставились на закрытую дверь, за которой находилась комната с кроватками для тихого часа.
— Но туда же сейчас нельзя.
— Вот именно. Значит, никто не зайдёт! Понимаешь? — я постучала пальцем по виску. Пашка закивал. Так мы стали не только поверенными в секреты друг друга, но и заговорщиками.

Чтобы не спалиться, решили пробираться в спальню поодиночке. Пашка пошёл первым. Он же настоящий герой! Выждал момент, убедился, что никто не смотрит и тихонько потянул ручку двери. Дверь приоткрылась. Ура, не заперта! Мой сердечный друг скрылся внутри, никем не замеченный. Моя очередь. Я подобралась к двери, стояла там, всё не решаясь притронуться к ручке, выжидая идеального момента, который никак не наступал. То казалось, что кто-то из ребят слишком близко, то воспитательница окидывала взглядом группу, вместо того чтоб уткнуться в свои бумаги на столе. Ну да, я не такая смелая, как Паша.

Но почему же этот смельчак не потребовал у меня письку в ответ? Ведь мог же, по справедливости. Я поймала себя на том, что мне теперь обидно, что он этого не сделал. Что ж, выходит, я сама хочу ему показать? Увидеть его горящие глаза, его желание... Показать и спрятать, чтоб он захотел ещё больше. Потом опять показать... У меня в трусах легонько заныло. "Ах ты, пися-писечка! Ты хочешь, чтоб тебя смотрели!" И тут я вдруг поняла Пашку: для него, наверное, тоже удовольствие показать ничуть не меньше, чем посмотреть. Поэтому и не важно, чем я ему отплачу. Вот такой интересный обмен получается: как ни крути, все выигрывают. Однако, как бы его надоумить?.. Или сам догадается?..

Тут воспитательница вышла в коридор. Никто не смотрит? Сейчас! Я взялась за ручку. От волнения перехватило дыхание, сердце громко ухало в груди. Дверь отворилась медленно, как во сне, я юркнула внутрь, притворила за собой; щёлкнула ручка, мир с той стороны исчез.

— Ты чё так долго? — прозвучал взволнованный шёпот у самого уха.

Пашка ждал меня тут, у двери, вжавшись в стену. Я не отвечала, оглядывала помещение. В спальне полумрак, окна зашторены. После гомона игровой здесь кажется очень тихо. Я осмотрела на Пашку, он на меня. Глаза загорелись заговорщицким огоньком. Я указала кивком:

— Пошли туда...

Мы пробрались меж рядами кроватей к моей, у окна. Приоткрыли штору. Дневной свет разлился по покрывалу, скатился вниз, согрел клетчатый пол. Сразу сало уютней: покрывало из болотного стало травяным, цветочки на нём распустились, повеселели. А главное, теперь всё будет хорошо видно!

— Кто первый? — прошептал Пашка
— Давай я!
— Давай.

Пашка сел на кровать, я стала перед ним как модель на подиуме, отставила ножку, повела бедром, приподняв юбку с боков взялась за резинку колгот, медленно стянула их до колен. Стараясь не глядеть в глаза своему кавалеру, я потянула вверх подол платья... Почувствовала наготу своих бёдер, взволнованный взгляд мальчишки, скользящий по ним вверх, и тут же, повинуясь неосознанному порыву, одёрнула юбку.

— Э-эй! — обиженно протянул мой друг.

Я взяла себя в руки и быстро задрала платье выше талии, открывая взгляду мальчишки целиком мои цветочные трусики и пупок. Пашка глядел, не отрываясь, и восторженно улыбался, а я ещё повертелась перед ним, давая рассмотреть себя со всех сторон, и вильнула попкой у него перед носом.

— А можно трусики потрогать? — прошептал он, чуть дыша.
— Можно, — согласилась я и попятилась поближе к нему. Он робко погладил трусы на моей попе, ощупал тесёмочку, наискосок охватывающую ягодицу. Я снова повернулась к нему передом, но он так и не решился прикоснуться ко мне там. Вот тебе и герой. Хах.

Я опустила подол и, не натягивая колгот, уселась на кровати.
— Теперь ты показывай!

Пашка встал передо мной, разом спустил шорты вместе с трусами. Мне, конечно, раньше случалось подглядывать за тем, как мальчишки писают, и я примерно представляла, что мне предстоит увидеть. Я ожидала маленький забавный писюнчик-краник, но вместо этого из Пашкиных штанов на меня буквально выпрыгнула толстая и прямая палка. Пашкин писюн стоял торчком, глядя прямо на меня. Я немножко прифигела и непроизвольно выдохнула:
— Какой большой...
— Ну я же говорил, он подымается, — пояснил Пашка, слегка виновато, будто раздосадованный тем, что писька подвела его, не предстала в своём первозданном виде. Я же никакого разочарования не испытывала, наоборот, мне так больше нравилось. Меня разбирало любопытство.
— Но мы же его не трогали...
— Да. Но пока ты трусы показывала, он уже сам...
— Класс... а откуда он знал? — я впивалась взглядом в торчащую передо мной письку, руки так и тянулись пощупать...
— Ну он встаёт, когда я думаю про девчонок: про ноги, про письки, всё такое...
— А... А зачем вам этот мешочек снизу?
— Это яйца.
— И зачем вам яйца? Чтоб петушок вылупится? — я ухмыльнулась своей скабрезной шутке.
— Не знаю... Для красоты.
— Очень красиво...

Я не скрывала восторга, и Пашкина досада уже сменилась гордостью. Я не стала испрашивать разрешения и осторожно ткнула писюн пальцем. Он упруго покачнулся. Я потянула его вниз и отпустила — он подпрыгнул, как пружина. Хозяин игрушки поглядывал на меня снисходительно, но не возражал. Я обхватила его письку, почувствовала у себя в кулачке живое, тугое, упрямое и подвижное. Повела от себя — кончик раскрылся, кожица натянулась, показалась крохотная вертикальная щёлочка (как маленькая девчонская писька внутри). Я глянула на Пашку:
— Не больно?
— Нет. Только давай аккуратно.

Я продолжала исследовать письку мальчишки: всё хорошенько потрогала, ущипнула кончик, погладила яйца. Писька иногда вздрагивала, а сам Пашка тихонько пыхтел. Я вспомнила, как чувствовала себя тогда, когда доктор касался и гладил пальцами мою письку... Мальчики и девочки — такие разные, и всё-таки похожи... И ещё мои пальцы будто тоже помнили ощущение... что же это такое знакомое?... А, ну конечно! Наконечник спринцовки! Так вот на что он был похож. Я так же трогала его, а потом... А потом... Я подняла глаза на Пашку:
— А можно мне... пососать?
— Что?
— Пососать, ну ртом? Пожалуйста...
— Ладно, — протянул мальчишка с недоумением, но голос его радостно дрогнул.

Я осторожно коснулась губами кончика письки и тут же почувствовала запах. Писька пахла... ну, как писька. Только это не был противный запах грязного туалета или залежалых нестиранных трусов. Нет, этот запах был как-бы сладковатым и дразнящим. Вспомнилось, как однажды летом мы проходили с мамой мимо клумбы с мелкими белыми цветочками, и меня на секунду будто накрыло облаком незнакомого пряного аромата, а мама заметила: "О, как пахнет медуница, чувствуешь?". Я, конечно, чувствовала, но не знала, что ответить. Я даже смутилась: уж больно неприличным показался мне этот запах медуницы. Ну, вы, цветы, обнаглели так пахнуть! И подташнивает, и голову кружит, и манит... Так же похоже пахнут руки, после того как поиграешься ими в трусах.

В общем, мне не было противно ни сколечки. И я открыла рот и впустила туда головку и обхватили губами. И как только писька мальчика оказалась у меня во рту, я уже знала, что надо делать — будто всегда это делала. Я стала посасывать её, как большую конфету, как тогда сосала спринцовку... только писька была гораздо лучше. Во-первых, она была тёплая. И более мягкая, но и упругая тоже... но главное — и это чувствовалось — она была живая. И не только она — за нею был целый живой мальчишка: он вздрагивал, и пыхтел, он чувствовал каждое моё прикосновение! Я подняла глаза, встретила его ошеломлённый взгляд, не выдержала и прыснула со смеху, выпустив свою соску изо рта. Ну что он так смотрит?.. Умора! Пашка обиженно нахмурился и хотел уже было спрятать своё хозяйство, но я поспешно снова ухватила его ртом и засосала, всем своим видом демонстрируя наслаждение: прикрыв глаза, тихонько мыча и причмокивая. Я хотела так показать ему, что всё в порядке, что писька у него — высший класс, и мне очень нравится. А мне и в самом деле очень нравилось сосать! Я водила губами, облизывала... Рот наполнялся слюнями, и я глотала их, будто высасывала сок из писюна. Я тихонько щекотала и ощупывала плотно подобранные в мешочке яички... Украдкой я поглядывала на Пашу: взгляд его потерялся где-то под потолком, живот колыхался от беспокойного дыхания. Помятуя о докторе, я решила попробовать сделать как он меня заставил тогда: загнать конец писюна глубже в рот, до самого горла... Конечно, я закашлялась, но не сдалась, а стала пробовать ещё... И у меня почти уже получилось, но тут Пашка резко дёрнулся, его живот напрягся сильно несколько раз, выталкивая шумные вздохи, потом он задрожал... Я поняла: это то же, что я испытывала тогда, это я довела его, играя с писькой... Я уже ожидала, что он сейчас начнёт писать мне в рот, и поспешно отстранила от себя его торчащий кран, но ничего не потекло. Лишь после того, как писька уже перестала дёргаться у меня в руках и немножко обмякла, я заметила, как на самом кончике выступила одна густая капелька.
— Смотри, у тебя что-то вышло!

Я подцепила капельку пальцем — она оказалась тягучая и скользкая — я тут же вытерла руку об платье.

Пашка, ещё не отдышавшись, смотрел на меня обалдевшим невидящим взором, а я вдруг ясно почувствовала, что он — мой, самый родной, самый любимый. Я поднялась и обхватила его руками и прижала к себе. Глупый оторопевший мальчишка стоял как истукан, а я обнимала его сильно-сильно, мне хотелось быть к нему ещё ближе, тереться об него всем телом, мне хотелось раздеться до гола и раздеть его! Но всё, что я решилась сделать — я поймала на ощупь его ладонь и прижала к своим трусам спереди.

Пашка уже вышел из ступора и вживался в своё новое положение. Может, вспомнил, что он мужчина, и ему положено действовать... Теперь он робко гладил меня по спине, спускаясь на попу а направленная мною рука всё активней ощупывала через трусы мою письку. А писька сделалась такой чувствительной! И от шевеления любопытных пальцев там наливалось теплом, и так приятно заныло... И снова меня ослепила яркость воспоминания. Вот так же пальцы доктора ощупывали меня, а я, волнуясь и стесняясь, пялилась в окно, постепенно растворяясь, отдаваясь его власти... только он был большой и сильный, как бог, как гора, он был где-то в небе, а Пашка — вот он весь тут, свой и родной. Я вздохнула, прикрыла глаза, пристроилась щекой на его плече. Солнышко улыбалось мне из окна, грело щёки и закрытые веки, радужные бабочки порхали на вафельном поле, что-то подрагивало в груди, искорки пробегали по нервам, снизу вверх, от промежности до корней волос, ах... ах... — я дышала приоткрытыми губами, на ушко моему другу, а он почти уже не шевелил рукой, плотно обхватившей моё естество, лишь чуть заметно переносил давление с одного пальца на другой, играя на мне, как на волшебной скрипке, может ещё и не зная, как податлива, послушна его игре эта девочка, прильнувшая к нему в порыве неожиданной безграничной нежности.

Вдруг я услыхала его шёпот:
— Аля...

Я открыла глаза, подняла голову, встретила его горящий взгляд. Я глядела прямо ему в глаза, ничего не боясь и не стесняясь.

— Аля, а можешь совсем колготки снять?

Глупенький. Я сейчас что угодно готова снять! Я улыбнулась; нехотя разомкнула объятия. Потом присела на кровать и стянула колготки, освободив босые ножки, пошевелила пальчиками... Я поставила пятку на край кровати, обняла коленку. Другую коленку я отвела в сторону, чтоб моему кавалеру лучше было видно трусики под задравшейся юбкой. Глянула вопросительно: что теперь?

Пашка тут же прилип взглядом к моей ступне, будто никогда не видел ничего подобного. Опустившись на колени, коснулся моих пальцев, осторожно, как будто боясь сломать, погладил ногу, как гладят котёнка. Приподнял и ощупал в отдельности каждый пальчик, потом уже осмелев, стал раздвигать их и перебирать, приговаривая тихо: "Плим, плим, плим..." Я улыбнулась:
— Что ты делаешь?
Он замялся на секунду.
— Моя сестрёнка маленькая так делает. Не знаю, почему... — и тоже заулыбался.

Я откинулась назад, легла на спину, закинув руки за голову, отдавая свою ногу в его полное распоряжение. Он изучал мою подошву, разглядывал подушечки пальцев, нажимал их, как кнопочки, опять гладил ступню со всех сторон. Интересно: мне совсем не было щекотно. Только тепло и приятно. Ой! Что он делает? Пашка осторожно поднёс мою ногу к лицу... и понюхал! Потом легонько поцеловал... и лизнул прямо под подушечками пальцев! Ай! Он нюхает и лижет мне ноги! Я очень смутилась и хотела было отобрать ногу, чтоб прекратить безобразие, но тут я вспомнила, что только что сама сосала его письку. Письку брала прямо в рот! Да уж, теперь глупо возражать. Теперь и ему позволено всё, что угодно. Пусть хоть всё обсосёт, если ему так хочется. Я ухмыльнулась и, совсем расслабившись, положила вторую ногу ему на плечо и прикрыла глаза. Честно говоря, мне очень нравилось то, что он со мной делал. Особенно когда он трогал меня между пальцев — было в этом что-то потаённое и немножечко стыдное... А уж когда он раздвигал и облизывал там, меня аж в дрожь бросало... Такое зудящее чувство... нет, не щекотка, а будто искорки, мурашки — по ногам, по спине, до самой макушки. И почему-то опять заныло в трусах, и захотелось сладко потянуться... потом выгнуться... потом... мне уже не лежалось на месте. Я извивалась, елозила попой и шумно вздыхала; мои ноги от этого дёргались и Пашка их всё время терял, но тут же снова ловил, и от этой ловитвы наша игра становилась ещё веселей. Платье совсем задралось, и трусики представились Паше во всей красе. Он вдруг замер, уставившись на них:
— Что это у тебя?
— А что?
— Мокрое пятно на трусах...
— Ничего! — я быстро схлопнула колени, одёрнула платье, — Дурак...
— Ты описалась что ли? — в голосе у Пашки не было ни капли издёвки, только искренний интерес.
— Нет. Это другое...
— А что?

Ну вот привязался, что да что... Я сидела молча, кусая губы. Что тут говорить?.. Пашка, сбитый с толку, сел рядом и заглядывал мне в глаза, видно, силясь понять, что же он сделал не так. А действительно, что? Эх, глупый, глупый мальчишка. Все мальчишки дураки. Нет, Паша — хороший. Тут я, наконец, решилась:
— Ты когда-нибудь видел у девочки письку?
— Да, у сестры.
— Ну и как, интересная?
— Ну... так... мне кажется, у нас интереснее: вот сама писька, потом яйца... А у девочек просто щёлочка...
— Зато у девочек можно раздвинуть. Так раздвинешь, а там... — и, выдержав таинственную паузу, я шепнула: — Хочешь, покажу?
Пашка тихо кивнул. Я встала перед ним, подняла подол. Он осторожно оттянул мне трусики вниз...
— Смелее, снимай!
Чего он там возится?.. Он будто опасался неосторожным движением сделать мне больно или вроде того. Хих, он же, небось, никогда раньше и не трогал девчачьих трусов, и уж конечно не снимал их вот так с кого-то... Чувствую, резинка сползает... Ну, справился наконец, молодчина.

Пашка уставился на моё сокровище глазами по 5 копеек.
— Нравится? — вкрадчиво осведомилась я. Он отозвался дрожащим голосом:
— Да... Ну просто же щёлочка. Да и то целиком не видно...
— Не нравится — не смотри!
— Нет, нравится! Мне нравится... Только плохо видно.

Я вздохнула, изображая снисхождение:
— Потому что надо снизу смотреть. Ладно уж, так и быть.

Я наклонилась животом на кровать, расставила ноги пошире (насколько позволяли висящие на коленках трусы), взялась руками за половинки попы и потянула в стороны.
— Так видно?
— Ага...
— Попробуй раздвинуть... — теперь уже мой голос звучал хрипло от волнения. Я стояла, уткнувшись лицом в покрывало, кверху попой, ещё и растягивая — я даже чувствовала, как дырочка там приоткрылась — прямо перед лицом мальчишки. Сердце бешено колотилось. Я почувствовала робкое касание и копошение пальцев, но, похоже, у Пашки ничего не получалось. Мне стало щекотно, и я захихикала.
— Погоди, давай я лучше лягу... чтобы раздвинуть...

Я встала, откинула одеяло с кровати, освободилась от трусов, спутавших ноги. Поправила платье. Хи, я могла бы так даже пойти гулять, и никто бы не догадался, что я без трусов. Но стоит только поднять юбочку... Я легла на спину поперёк кровати, задрала ноги и развела колени а стороны. "Как у доктора", — мелькнуло в голове. Чтобы показать, наконец, моему другу всё интересное, я уже сама пальчиками подраскрыла писькины губки.

— На, смотри...
— Ого, сколько там у тебя!
— Я ж говорила!
— Тут как будто маленький петушок...
— Потрогай. Знаешь, так приятно, если его трогать...
— Так приятно?
— Ага. А дырочку видишь? Давай, своими руками раздвинь... Сильней растягивай, не бойся!
— Вижу! Класс... Ой, а как ты это делаешь?
— Что?
— Ну у тебя дырочка сжимается и разжимается.
— А, так? — я попыталась повторить фокус: как в туалете, когда зажимаешь писанье и снова отпускаешь. Я часто так делаю, просто для удовольствия.
— Да, точно! Хотя в тот раз чуток по-другому было.
— Ну я в тот раз специально ничего не делала...
— Ой, у тебя тут капелька выступила. Как слюни...
— Ну это... — ответила я, краснея, — когда письку смотрят... и трогают, тогда она намокает.
— Значит, пятнышко на трусах от этого было?
— Да.
— А я тебе письку не трогал тогда.
— Но ты же мне ноги лизал! Блин... — я проглотила ухмылку, вспомнив и снова прочувствовав всю неприличность того, что мы вытворяли. — Паш... а у кого ты ещё ноги видел?
— У многих, но совсем по чуть-чуть. Я всегда стараюсь у девчонок подглядеть в тихий час... но они быстро под одеяло прячутся.
— Ну вот, теперь тебе и подглядывать не надо. Будешь у меня смотреть, когда захочешь. Видишь, как здорово?
— Да... — он опустился на колени, чтоб лучше разглядеть мою письку.
— А что это за белые крапинки тут у тебя? — он подцепил что-то себе на палец, понюхал.
— Я не знаю... Лизни!..
Пашка с готовностью обсосал свой палец.
— Нет. Прямо там... лизни!
Он глянул на меня, расширив глаза, но ничего не говоря, приблизился, высунул язык на всю длину и опасливо провёл им разок внутри письки.
— Ай, хи-хи-хи! — я сжалась на миг. Было щекотно и очень приятно. — Ну как?

Пашка ничего не ответил, но лизнул ещё раз, уже смелее, и ещё... Мои ладони как-то сами собой легли ему на голову, а он всё продолжал лизать, ах... Ахххх! Как приятно!.. Как вам это описать? Будто щекотка, но растворённая, разлитая по всей промежности, и вместо того, чтоб оттолкнуть и закрыться, хочется напротив, расслабиться, раскрыться, вобрать её в себя, чтоб ещё, чтоб до самой сердцевины... Я раздвигала ноги шире, притягивала к себе голову мальчишки и даже как бы двигала писькой ему навстречу. Было горячо и мокро, и что-то вздрагивало в животе, и постепенно стало уже темнеть в глазах...

— Чего ты дрожишь?
— Ах-х-ха?... Не знаю... от удовольствия, наверно.

Пашка снова принялся разглядывать меня и ощупывать:
— А тут у тебя что такое?.. Можно вот так потрогать? А так?... Тебе не больно?
— Да... Да, можно... Мне очень приятно...

Это была чистая правда. Моя писька стала очень чувствительной, и каждое прикосновение его прохладных пальцев отдавалось удовольствием. Иногда я вздрагивала, но не от боли (как Пашке, может быть, казалось), а скорей от неожиданности, когда он находил там какое-то новое нетронутое место... И вдруг он попал прямо в дырочку. Я почувствовала, как палец скользнул внутрь, мне стало больно, и я ойкнула и сжалась... Да, почти как тогда, когда доктор в первый раз вставил мне. Только теперь вместо большого уверенного мужчины передо мной стоял пацан с округлёнными глазами:
— Эй, ты меня зажала!
Мне стало так смешно, что я расхохоталась. Палец выскочил, а Пашка рассматривал его так, будто он стал щупальцем, или вроде того, и этим ещё больше смешил меня.
— Ну что, — проговорила я, отсмеявшись, и села на кровати, поправив юбку, как примерная девочка, — теперь веришь, что у девочек писька интереснее?
— Да уж... вообще не сравнить. У вас там прямо одно в другом, другое в третьем... А у нас зато можно залупить, вот так, смотри... Но у меня ещё не очень получается. Я видел, как большие парни во дворе залупляют и дрочат вот так...
— Дрочат? Погоди, а можно я? Так вот дрочат? ... Ой, у тебя тоже, смотри, белые крапинки.
— А, точно...
— Слушай, а что если твоей писькой об мою потереться?
— Это, кажется, ебутся так...
— "Е-е" делают?.. — у меня от этих неприличных слов аж вздрогнуло в груди.
— Да.. трутся письками, а потом... дядька в тётьку кончает.
— Кончает?
— Ну вроде как писает.
Я округлила глаза и прикрыла рот ладошкой
— Это как?
— Не знаю как...
— Давай попробуем "е-е"? Трррр!... — это у меня от восторга вырвалось.
— Давай!..

Пока мы обсуждали "е-е", я заметила, что писька у Паши опять торчит вперёд, и даже немножко вверх. Я снова легла, раздвинула коленки и задрала ноги, придерживая их за лодыжки. Пашка приблизился и стал деловито пристраиваться ко мне.

— Только не писай в меня, ладно? Я боюсь...
— Ладно, не буду.

Я откинулась назад и уже не видела, что он там делает, но скоро почувствовала лёгкий тычок чего-то мягкого и тёплого. Потом Пашка стал тихонько водить писькой вверх-вниз мне по щёлочке, а я прикрыла глаза и собрала все свои чувства там, между ног, чтобы ничего не упустить... Это было гораздо приятнее, чем пальцами — может потому, что писька нежнее пальца? И даже приятнее, чем языком! Может просто само сознание того, что писька с писькой — у меня прям всё дрожало внутри от восторга, и щёки горели... А Пашка всё сильнее тёрся об меня, так что моя щёлочка уже раздвинулась, впуская его писюн, и там было так чувствительно, что я невольно вздрагивала. Пашка начал двигать попой и делать звуки: "А, а, а!". Наверное, кто-то ему рассказал, как надо ебаться, а может, и показал?... Я тоже стала делать "А! А! Ааа!" и подмахивать попой ему в такт, и от этого стало ещё приятнее, и захватывало дыхание, и Пашина писька уже не тёрла меня, а плавно скользила, потому что там стало очень-очень мокро, и это было так сладко... И вдруг: "А!" — Пашкина писька попала прямо туда. Я вскрикнула, скривилась от боли, а Пашка испуганно отпрянул.

— Больно?
— А, нет, то есть да, то есть... давай ещё.., пожалуйста!
— Что, так же делать?
— Да, вставляй!

И снова меня резануло болью... И мне пришлось уговаривать Пашку, чтоб он продолжал и не обращал внимания на мои вскрики, и он понял, наконец, чего я хочу, и стал, усердно покрякивая, жалить меня своей писькой, а я вздрагивала и упоённо постанывала: "А-а! А-а! А-а!" Я запрокинула голову, закатила глаза, белёный потолок детсадовской спальни заволокло дымкою. Я уже ничего не видела вокруг, но перед мысленным взором стояло лицо доктора, доброе и серьёзное, обрамлённое сединою, с глубокими чёрными глазами, в которых искрилось что-то... отчего грудь наливалась теплом, и всё тело горело и приятно зудело, и беспокойное напряжение в животе росло и росло, я судорожно хватала ртом воздух... и вот на вздохе перехватило дыхание, я напряглась, задрожала, выгнулась, сдавленно застонала, и вся накопленная мощь устремилась вдруг вниз, в промежность, и ослепила все чувства, и оглушила рассудок!..

— Алька! Ты описалась! Прямо на меня!

Я старалась сфокусировать взгляд, вспомнить, где я вообще нахожусь, кто передо мною... Я даже как-то удивилась, увидев своего друга, а он глядел на меня ошарашенно. Ой... какой же он милый, когда вот так вот пугается...

— Что с тобой опять? — вопрошал он, и в голосе его звучали одновременно недоумение и восторг.

Кое-как завладев языком, я выдавила:

— Так кла-а-ассно... Давай теперь в попу. Пожалуйста.
— Что?

"Что-что"... А что ему не понятно?..

Тут шальная идея пришла мне в голову, и обожгла, и старательно выталкивая из себя каждое стыдливое слово, я проговорила:

— Пописай мне в попу...
— Я попробую... — медленно отреагировал Пашка, на ходу соображая, что именно ему нужно проделать.

Вставить а попу оказалось не так просто. Сначала писюнчик был слишком мягким. Даже когда я его трогала, он не спешил вставать. Но я догадалась, что надо сделать: я потянулась к нему ногами, зажала между ступнями, пошевелила и пощекотала пальчиками... Вуаля! Он тут же окреп и вздыбился — так-то, против моих ножек ни один мальчишка не устоит!

Потом дырочка не хотела открываться. Мы помазали слюнями, и я сильно растягивала руками попу, а Пашка тыкался в неё. Это уже само по себе было забавно и приятно, но воплотить мою идею мы так бы не смогли... Я пыталась вспомнить, как это было у доктора... Как он смотрел мне в глаза, как его ласковые и настойчивые руки касались меня, и шарики проскальзывали без проблем, хотя и туго... Я постаралась воскресить это воспоминание как можно ярче, и наконец уловила, нашла нужную ниточку управления и почувствовала, как попа расслабляется, поддаётся...

— Давай со всей силы! — скомандовала я Пашке, и он нажал, навалился, и... чудо! Писька вошла целиком. Я вскрикнула и скривилась, потому что было больно и непривычно... Как будто огромная какашка застряла и не хотела вылезать, а наоборот пыталась заползти внутрь. Это было всё-таки не так, как у доктора... Пашка, однако, уже привык, что девчонка кричит и охает, и стал деловито подпихивать, "поёбывать" меня в попу, при этом взгляд его вперился в мою мокрую письку, широко раскрытую перед ним. Его глаза светились восторгом от того, что он делал, а мне было больно и некомфотрно, но я терпела, потому что сама попросила его. И ещё потому, что я — девочка, а девочки знают особый секрет... я сама его открыла только недавно, там, лёжа на столе в медкабинете... Постепенно я так вжилась в роль страдалицы, что стала даже переигрывать с картинным закатыванием глаз и натужными стонами. Пашка был очень рад. Ну ещё бы, настоящее "е-е" с девочкой! Наверно, потом будет всем хвастаться... Такой же дурак, как все пацаны. Пацаны-пацанчики... Почему они такие дураки? Тут Пашка спохватился, замер и по-заговорщицки прошептал:

— Ну что, писать?
— Давай... — ответила я таким же взволнованным шёпотом.

На Пашкином лице появилось выражение сосредоточенности... но ничего не происходило.
— Блин, не получается... Трудно писать, когда стоит.
— Ну Пашенька, ты постарайся!
— Ну щас... — он аж наморщил лоб от напряжения... — О, получается!.. Пошло, пошло!...

Видно, текло с трудом, и ему приходилось напрягаться, выталкивая из себя писы, и эти пульсации прямо отдавались мне в попу, которая плотно-плотно обхватывала писюн, я даже чувствовала как он вибрирует, когда по нему течёт, а потом водичка защекотала внутри.

— Я всё...

Он вытащил свою письку, и попа сжалась удовлетворённо, освободившись от инородного тела. И тут же подкатил острый позыв покакать — жидкость просилась наружу отчаянно, и как я ни старалась, я не могла удержать её. Простыня подо мной всё равно была уже мокрая от предыдущего моего писанья, поэтому я обнаглела и просто расслабилась. Из меня вытекало, а я сидела в этой луже, растрёпанная и довольная.

— Паш, — протянула я, томно подняв на него взгляд, — а когда мы вырастем, ты поженишься на мне?
— Зачем?..
— Ты в меня пописал, теперь мы должны пожениться.
— Ладно...

Такой дурашка! В порыве нежности я вскочила и чмокнула его в щёку. Мы стояли обнявшись и глядели на кровать, где красовалась желтоватая лужа с бурыми разводами.
— А что теперь с этим делать? — тревожился мой будущий муж.
— Ну, я скажу потом нянечке, что в тихий час описалась...
— Но трусы-то у тебя сухие будут.
— А, точно. Ну значит, придётся на самом деле описаться... — И я расплылась в улыбке, которую, почему-то, никак не могла сдержать.

[TyMaH]

Тут всё более реалистично, пожалуй.

Если только немного.

У меня в трусах легонько заныло.

У меня тоже, когда до этого места дочитал.

Концовка тоже понравилась. Из минусов: у этой истории, как и у предыдущей, в некоторых эпизодах очень взрослые рассуждения. Думаю, что дети такими категориями не мыслят и это немного портит впечатление. Может слишком откровенное лучше от третьего лица писать или более по детски?

Но в целом мне понравилось, продолжай. Рискну предположить, что в последней части, уже повзрослев, Паша станет доктором, а Аля медсестрой и...... Детсадовским малышам приготовиться!

[Campanula]

Интересная идея...

[Campanula]

Последнее из над данный момент описанных приключений Алины:

Добавлено спустя 1 минуту 49 секунд:
Кристина (спин-офф 2)

Стало совсем тепло. Удивительное время — конец мая: чтобы пойти гулять, не надо даже одеваться — как была дома, так и идёшь на улицу, только сандалии нацепить. Утром я хожу в садик сама, ведь я уже большая (мне всего один год в садике остался, а потом в школу) — через двор, потом по дорожке вдоль забора садика, во влажную свежесть просыпающегося утра, восторженный щебет воробьёв, запах цветущих кустов. Кусты усыпаны «желтушка́ми» — это такие крохотные жёлтые бананчики, они потом раскрываются в цветочки, их много-много. На вкус они травяные, но если повезёт, внутри бывает капелька сладкой водички. Я за время пути успеваю сорвать и попробовать штук десять. Потом уже в садике коллективное обдирание кустов продолжается, несмотря на окрики воспитательницы, что «акацию есть нельзя».

В эти дни группа на прогулке с самого утра, потому что «в такую погоду грех сидеть в четырёх стенах» (так нянечка говорила), и мы гуляем почти всё время, кроме еды и тихого часа. Вместе с теплом в воздухе кружится какое-то всеобщее радостное возбуждение. Как будто, ну не знаю... каждый день первое мая. А ещё я и другие девочки перестали носить колготки — только носки или гольфики — и это так здорово, когда солнце обнимает голые коленки, ветерок игриво забирается под юбку и щекочет, старается задрать подол — а там же одни трусики! Хи-хи! Очень волнительно ощущать себя снизу почти голой... Прямо на улице, среди толпы ребят!

Веселье продолжается до самого обеда, а вот после обеда уже никакой прогулки — наступает самое неприятное время детсадовского дня — тихий час. И зачем его придумали? Только чтобы бедные дети страдали. Это же какая вселенская скукотища — лежать под одеялом, не двигаясь, два часа, и даже поболтать нельзя. Все развлечения — следить за солнечными зайчиками на потолке или за облаком, проплывающим в прямоугольнике форточки (или как взрослые её называют, «фрамуги» — ну и слово, бррр). Можно, конечно, спать, но кто же спит среди бела дня? Днём надо играть, но взрослым это объяснять бесполезно.

Вот в один из таких майских дней, в тихий час, началась наша нежная дружба.

В конце мая детей в садике осталось мало — многие уже разъехались по дачам. Поэтому нашу группу слили с соседней, и в спальне случилось большое переселение и перемена мест: кто спал на одной кровати, оказался теперь на другой... Мне повезло сохранить своё место у окна. А моей соседкой стала маленькая Кристина.

Её называли «маленькой», чтоб не перепутать с другою, «большой» Кристиной. Она и правда была мала ростом, почти на голову ниже меня. У неё были гладкие чёрные волосы, обычно прихваченные ободком, темные глаза-уголёчки, взгляд обыкновенно будто бы исподлобья, надутая нижняя губка... Её лицо казалось бы обиженным, если бы не вечная едва уловимая улыбка, блуждающая, живая, играющая дрожащими бликами, как золотая рыбка, запутавшаяся в сетях.

Когда Кристина только появилась в группе, я стазу её запомнила. Имя очень подходило ей: на ней была юбка в клеточку с лямочками крестом на спине. Но не только это... Она поразила меня какой-то пленительной своей уязвимостью: казалось, вот сейчас ткни её пальчиком — пок! — и она расплывётся тёмной кляксочкой на полу, и вовсе испарится, иссякнет, будто и не было её. Будто это не настоящая девочка, а видение какое-то или сон... А меж тем, вот она, вполне живая и материальная, и ткнуть её пальчиком, отчего-то, очень, ну очень хочется... Но я удерживалась — мало ли что... Я лучше вон Пашку огрею подушкой по башке. Уж этому обалдую точно ничего не сделается.

Кристина всегда притягивала меня. Но притяжение ещё многократно усилилось после того раза, когда по милости доктора, я увидела её без трусов. Взгляд, что она мне бросила тогда, стоя передо мной совсем голой: глянула мне прямо в глаза, и проскочила горячая искра — ещё миг — и отвела смущённо взгляд, и потупилась... Но искорка, оказывается, застряла у меня в груди и отзывалась после ласковым теплом каждый раз, когда я видела Кристину. И мне казалось, что в ней, в этой маленькой девочке, будто горит огонёк, и зовёт меня, и манит, и так хочется подбежать и схватить её, и стиснуть в объятиях, и расцеловать... Но я только поглядывала не неё украдкой, и всё стеснялась даже просто подойти и заговорить с ней, всё не находила повода.

В тот день всеобщего переселения отбой на тихий час затянулся. В спальне стоял гвалт и сумбур, и пока воспитательница с нянечкой помогали всем ребятам найти новые места, никто и не думал укладываться. Мне сказали сразу, что я остаюсь где была, поэтому я быстро разделась и сидела на кровати, наблюдая за всеобщим брожением. Когда воспитательница направилась в мою сторону, я невольно вздрогнула и подобралась, но не потому, что боялась воспитательницу, а потому что она вела за руку Кристину!

— Так, ты вот здесь, запомни, рядом с Алиной. А ты что ждёшь у моря погоды? Ложись давай.

Я запрыгнула в постель и свернулась калачиком под одеялом. Кристина оглядела свою кровать, откинула одеяло и начала раздеваться, стоя ко мне спиной. Она стянула платье, повесила его на стульчик, так же стоя, спустила колготки, нагнулась, переступила ногами, расправила, аккуратно сложила... Я не отрываясь следила за ней. Яркими фотоснимками отпечаталось в памяти: сняла ободок, поворот головы, волосы вскинулись и легли на сторону, линия шеи плавно изгибается, проскакивает под лямочкой, обрисовывает голые плечи... уголки лопаток под майкой, которая снизу чуть задралась; трусики топорщатся на попе, под ними играют подвижные половинки, очерченные складочками снизу... на тыльной стороне коленок будто бы буковка «Н»... И всё вместе — как это сказать... Я, наверное, первый раз увидела кого-то так: не туловище-руки-ноги-голова, а единое тело — цельное, живое и тёплое, там, под оставшейся одеждой...

По команде нянечки все повернулись на правый бок и закрыли глаза. Я пролежала так некоторое время, достаточное по моему расчёту для того, чтоб нянечка с воспитательницей занялись своими делами и перестали сканировать взглядом комнату, полную детей, не имеющих ни малейшего желания спать. Осторожно приоткрыв левый глаз, я убедилась, что слежки нет, и тогда уже довольная распахнула два глаза... и тут же столкнулась взглядом с Кристиной, которая лежала не на правом боку, а совсем наоборот, на левом, выпростав руку поверх одеяла и уставившись прямо на меня через узкий проход, так близко, что можно рукой дотянуться. Я удивлённо заморгала, а Кристина улыбнулась мне по своему обыкновению тихо и загадочно. Это какое-то волшебство... или гипноз: улыбка светится, как весеннее солнышко, касается лучиком моих щёк и губ, и вот уже во мне вспыхнула радуга, и мимо всякой воли лицо моё растянулось в ответной неудержимой и восторженной улыбке.

Кристина поймала её, как брошенный обратно мячик, и с радостью продолжила игру со мной. Она сделала смешную морду, вытянув губы и скосив глаза к переносице. Я попыталась её повторить, но у меня, видимо, не получилось. Кристина захихикала в подушку, изо всех сил стараясь не привлечь внимания воспитательницы. Её плечико тихо тряслось. Я решила отыграться и состроила свою рожу, высунув язык, раздув ноздри и выпучив глаза. Кристина в ответ попыталась достать языком до кончика носа, напомнив мне какую-то чумную зверюшку — тут уж мы обе не выдержали и расхохотались.

— Нечаева и Опаленская!

Мы тут же затихли, но продолжали смотреть друг дружке в глаза и перемигиваться. Через некоторое время, когда стало ясно, что гроза прошла, Кристина вдруг сделала таинственное лицо и медленно подняла край одеяла. Я, не ожидав от неё такого, широко распахнула глаза и уставилась на её фигуру в трусиках и маечке. Поймав мой заинтересованный взгляд, плутовка довольно улыбнулась и спряталась. Вот ты что, Кристина! Ха, ну и я так могу... Мне стало горячо в животе, в груди что-то дрогнуло. Мне определённо нравилась эта игра. И я уже придумала, как сделать её ещё интересней. Чувствуя, как сердце моё забилось сильней, я задрала под одеялом майку до самой груди, так что получился будто бы лифчик, потом коленом и рукой приподняла одеяло, показывая себя во всей красе. Вообще-то, мне очень повезло, что воспитательница уткнулась в книгу и не видела меня... Зато Кристина прекрасно всё увидела: она ухмыльнулась и приложила ладошку ко рту. Теперь была её очередь, и я ждала с нетерпением, чем же она мне ответит. А она озорно закусила губки, и вскоре из-под одеяла показалась её коленка, а потом и вся ножка — пошевелила пальчиками, подразнила меня и изчезла. Я успела заметить: ногти у Кристины накрашены малиновым лаком. Ничего себе! Мне бы мама ни за что не разрешила...

Чёрные глаза с искорками глядели на меня, выжидая. Ох, Кристина! Ну если уж так... Не знаю, что на меня нашло — вся моя боязнь улетучилась. Я решилась на такое... И пусть не будет уж пути назад... С бешеным стуком в висках, я стянула трусы до колен и, содрогаясь от собственной дерзости, откинула одеяло. Кристина открыла рот, округлила глаза и несколько мгновений смотрела мне прямо туда, то ли с испугом, то ли с восторгом... Воспитательница зашевелилась, и я спешно захлопнулась, подтянула трусы и притворилась спящей. Но воспитательница, даже не посмотрев в нашу сторону, встала и вышла за дверь.

Группа, оставленная без присмотра в тихий час, взрывоопасна. Рано или поздно кто-то замечает пустоту на посту надзирателя, чья-то лопоухая голова приподнимается над подушкой и радостно объявляет: «Ребята, никого!..» И начинается... Тут уж возможно всё: прыжки по кроватям, летающие подушки и, конечно же, гвалт, способный разбудить даже мёртвого, не то что пару послушных детей, что умудрились наивно заснуть, пока в группе под строгим взором воспитателя стояла зыбкая тишина. Однако и у этого галдящего и гарцующего, многоногого и многопопого существа есть хотя бы одна пара зорких глаз и чутких ушей, и стоит лишь отдалённо наметиться шагам в коридоре и в игровой, как с тревожным криком «Идут!» в мгновение ока вся живая масса приникает к кроватям, закапывается в одеяла и замирает, так что даже натренированный сканирующий взгляд педагога, явившегося в дверях спальни, не может детектировать ни малейшего движения.

Ну, скачут и орут, конечно, в основном мальчишки, чего же от них ещё ожидать. А для нас с Кристиной отсутствие надзора означало, что мы можем, наконец-то, свободно продолжить нашу игру, не опасаясь, что нас застукают. Охваченная непонятным радостным предчувствием, я вытянула руку через проход навстречу зазнобушке, и она в ответ дотянулась рукой до моей ладошки, пощекотала её, и мы крепко сцепились пальцами. Дрожа от восторга, я так же протянула к ней ногу, и — о чудо! — её ножка тоже скользнула навстречу мне, и наш пальчики коснулись друг друга, и я погладила пальцами её ножку, и она — мою... И то этого касания пальцами ног с другой девочкой меня как будто молнией пронзило: я же никогда такого раньше не делала! И задыхаясь от волнения, я решилась: сейчас, да!.. И тогда свободной рукой я приподняла одеяло и поманила Кристину к себе. Градус озорства был уже таков, что Кристина не колебалась. Лишь быстро оглянувшись по сторонам, она выскользнула из-под одеяла и мигом запрыгнула ко мне в постель.

Мне раньше казалось, что если я обниму Кристину, это будет как нырнуть в источник света. И сейчас, когда она оказалась в моём тесном пододеяльном пространстве, где только в обнимку и можно лежать, и мои руки сомкнулись у неё за спиной, в груди у меня что-то вспыхнуло, и всё тело зажглось, озарилось... Но было ещё кое-что, о чём я не догадывалась, не могла и мечтать раньше: я почувствовала её тепло — живое и трепетное, и как она шевелится в моих объятиях, и даже... как бьётся её сердце так близко ко мне... Или может быть... это бьётся моё сердце — там у Кристины в груди, и если нас разлучить сейчас, вместе с нею уйдёт моё сердце, и тогда я умру. Нам нельзя теперь порознь. Нам надо быть близко-близко всегда, как сейчас... Нет, ещё ближе! Ещё! И без всяких уже церемоний, я задрала Кристине майку, и мы коснулись голыми животами и грудью... Я дрогнула от восторга, изо всех сил прижала ненаглядную к себе, а она замерла, затихла и только часто-часто дышала мне в шею, и... её волосы... так... головокружительно пахли!.. Вот она снова ожила и зашевелилась, и тоже обхватила меня руками, и наши ноги переплелись, и наши ступни снова встретились и нащупали друг дружку, и стали ласкаться и щекотаться пальчиками!

Кристинины ладошки легли мне на попу и заскользили, заблуждали, нашли резинкочку, и я почувствовала, как трусы сползают с меня. Ой, Кристина! Ты хочешь трогать мне попу? Краска ударила мне в лицо, и я даже вздрогнула от неожиданности: Кристина не просто ощупывала меня, её пальцы забрались мне прямо между половинок, так бесстыже и неприлично! Я глянула на Кристину, широко раскрыв глаза, а она только ухмыльнулась в ответ, продолжая пробираться вглубь междупопия. Её озорные пальчики уже шевелились у самой моей какательной дырочки — я сжалась стыдливо на миг, шумно вздохнула, но преодолела себя, и, пряча глаза, расслабилась, и дала ей сделать всё, что она хотела. А она лишь слегка потыкалась, любопытно поковырялась там и двинулись дальше, всё вниз, вдоль щёлочки, между ног, а там... Ай! Ахххааа! Как это стыдно, когда так вот сзади подбираются... Дрожь пробирает!

Не колеблясь ни минуты больше, я спустила Кристине трусы — я тоже, я тоже хочу тебя трогать, девчонка! Только в отличие от неё, я сразу направилась к цели, к той, что не давала покоя моим мыслям с той самой минуты, с немой сцены в кабинете у доктора! Я скользнула ладонью по её животу... вот она... Широкая и тёплая, и мягкая и упругая. Я накрыла её ладошкой и пошевелила, и половинки чуть-чуть разошлись, поддаваясь... Там было влажно. Мой палец проскользнул в горячую глубину, и Кристина вздрогнула, резко вздохнула, а потом расслабилась и томно чуть слышно выдохнула: «Аххх», и мечтательно улыбнулась. Я стала сильней нажимать и кружить ладонью, а Кристина захихикала, засучила ножками, заёрзала, будто бы хочет освободиться, но я не отпускала, и некоторое время мы так «боролись» с ней, а потом снова переплелись ногами, и я сунула коленку ей между ног, а она мне; она плотно сжала мою ногу и стала тереться об неё, и я тоже, и так мы извивались и перекатывались, нежились и ластились, в непрерывном движении, трении и щекотании, голое к голому, кожа к коже, сливаясь вместе телами и чувствами и жарким дыханием.

Где-то между делом я потеряла трусы, затолкала их в дальний угол постели, и, пользуясь новой свободой, широко раздвинула ноги и обхватила ими Кристиночку, и наши лобочки встретились, и я схватила её за задницу и впечатала в себя и стала отчаянно елозить, и от одной мысли что мы с ней касаемся письками, у меня уже закружилась голова... И я ощутила с ужасом и с восторгом, что со мной происходит то же самое, что тогда, когда мы с Пашкой... — то же звеняшее напряжение и зуд, и сумасшедшее дыхание, и капельки пота на лбу — только теперь я не с мальчиком, а с девочкой! Разве такое возможно?! Я же сейчас... Аа!

«Идут!» — донеслось откуда-то с края вселенной. Как огромный воздушный шар от маленькой гадкой иголки, моя нега, моё лучезарное счастье вмиг содрогнулось и схлопнулось. Кристина дёрнулась, схватила трусы и метнулась к своей кроватке; сверкнула на мгновенье голая попка и скрылась, и по шевелению под одеялом едва можно было угадать, что застигнутая врасплох проказница спешно натягивает трусы. Я тоже нащупала трусы у себя в ногах и постаралась их надеть, но вслепую у меня не вышло, ноги запутались, и я заглянула под одеяло и обмерла: это не мои трусы. У меня были Кристинины трусы! Значит, она случайно взяла мои. Значит... мы поменялись трусами! Я тревожно глянула на Кристину, но она как ни в чём не бывало лежала, отвернувшись от меня на правый бок, как требовала того дисциплина, и мне ничего не оставалось, как быстренько натянуть её трусы на себя — как раз успела к возвращению воспитательницы. Я лежала, послушно замерев и зажмурившись. И тут меня проняло. Её трусы. На мне Кристинины трусы! Они обхватывают мне попу, проныривают узенько между ног и прилегают спереди к моей письке, прямо тем местом, где была только что... писька Кристины. Наверное, там даже есть её жёлтая полосочка!... Дрожащий жар поднялся от промежности к груди, гулко заколотилось сердце... На мне её трусы, а на ней — мои! Это как будто мы снова касаемся письками, только теперь никто не заметит, теперь можно лежать так, хоть до конца тихого часа!

От нашей игры, так неожиданно прерванной, у меня осталось ноющее напряжение внизу живота, и я никак не могла успокоиться. Но теперь... теперь это не важно: ведь я сама могу продолжить то, что мы начали вдвоём. Дрожа от волнения, я приложила ладошку спереди к трусикам... и погладила их... и тихонько потёрла себя этой тканью... а потом посильнее... спереди и внизу, и ещё... ещё... От этих незатейливых движений удовольствие разливалось по всему телу. Я таяла и млела, и уже откровенно подавалась всем тазом навстречу своей руке, и шумно дышала в такт движениям. Я откинула голову назад и даже закатила глаза, я ничего не видела вокруг, мне просто было так хорошо!..

— Нечаева, что там там возишься под одеялом? Ну-ка, как мы спим? Давай, на правый бок, ладошки на подушку...

Я сложила ладони под щекой, как послушная девочка, как рисуют спящих детей во всех книжках, как заученно с незапамятного детства... Почему надо спать так? Ведь это даже не удобно. И тут вдруг меня осенило. До меня дошло, наконец, зачем взрослые придумали эту странную позицию для спанья: когда руки у тебя на подушке, ты не можешь трогать себя под одеялом! Вот как оказывается. Они просто не хотят, чтобы дети делали себе приятно, когда спят. Мне стало грустно на миг, будто меня предали. Интересно, в чём ещё взрослые обманывают нас? Потом я разозлилась. Мне совершенно расхотелось быть послушной девочкой, и как только воспитательница отошла от моей кровати, я повернулась на живот и обняла подушку. Вот так спать гораздо удобнее. Я кинула взгляд на Кристину, но та, видимо, не смела ослушаться воспитательницу: я видела только её затылок. Ну и пусть. Я всё равно чувствую её рядом. И моя кожа помнит её тепло. И мне даже не нужно засовывать руки под одеяло. Я сосредоточила все свои чувства там, внизу, где прильнула к самому чувственному месту моего тела самая интимная вещь моей новой сердечной подруги.

Мне снова стало спокойно и хорошо... Светлые волны накатывали, отступали, поднимали и покачивали меня...

Косые солнечные квадраты от окон лежали на полу коридора, напряжённо несогласные с квадратным же орнаментом линолеумных плиток. В тишине тихого часа я пыталась найти нужную дверь, но все они выглядели не так, и мне пришлось миновать несколько поворотов, прежде чем я, наконец, увидела её: выкрашенная серым, как все остальные, она была узнаваема, почти до боли в основании позвоночника. Табличку «медкабинет» с неё уже убрали, но это ничего не меняло — это точно была та самая дверь. Без сомнения и страха я потянула ручку, и дверь отворилась. Внутри всё тоже было немножко не так, но вполне сойдёт, нормально — раздевалка как раздевалка: просторно и светло, белые лампы-трубки на потолке, по стенам крашеные скамеечки, над ними крючочки для одежды. Где-то уже лежат чьи-то вещи, но много ещё свободных мест. В стене напротив — другая дверь. На ней картинка: голенькая девочка в одних белых трусиках и с бантиками на голове делает приглашающий жест рукой, предлагая пройти дальше. Ну, значит, я всё правильно поняла.

Пройдя мимо ряда занятых мест, я остановилась у первого свободного крючочка. Неизвестная мне соседка, видно, раздевалась небрежно: платье смято, поверх него кренделем вывернуты колготки, туфельки будто пытались убежать, да споткнулись друг об друга, так и повалились кувырком. Я не такая неряха. Я первым делом села, сняла сандалики, поставила аккуратно под скамейку. Обычно на тихий час я вешаю платье на спинку стула, но тут спинки не было, поэтому я просто сложила его и оставила на скамье. Стоя, стянула колготки, перекинула через крючок, туда же за лямки повесила майку. Ну вот, готово. Машинально потрогала резинку трусов, будто проверяя, что последний оставшийся мне предмет одежды всё ещё на месте. Убедившись, что мой вид вполне соответствует улыбающейся девочке с картинки, я направилась к двери, толкнула её и оказалась в другом коридоре.

Здесь было уже не похоже на детский садик. Коридор был просторнее. По стенам, примерно на уровне моих плеч тянулись узкие деревянные панели. В простенках между окнами в больших кадках обитали растения: длиннющие рябые листья, торчащие прямо из земли, или широкие, разлапистые, резные — все замерли, не шелохнутся. На другой стене висели картинки, тоже каких-то цветов в основном. Пол паркетный, и хотя я шлёпала по нему босяком, ногам было не холодно. В конце коридора обнаружилась лестница наверх, в два пролёта (по прохладному бетону уже неуютно ступать), потом ещё один такой же коридор. Ничего кроме моих шагов не нарушало тишины. Миновав ещё пару лестниц и коридоров, я оказалась перед большими двустворчатыми дверями. От лёгкого толчка они распахнулись и впустили меня в большой зал. Зал своим убранством никак не вязался со скромным коридором: высокие потолки, стреловидные окна с собранными волнистой рябью занавесками, вычурные люстры. Свет, однако, был выключен, под потолками клубился сумрак, зашторенные окна не разгоняли его. Посередине за конторкой сидела пожилая женщина, уткнувшись в вязание. Рядом с ней стояли на полу весы и измеритель роста — должно быть, перекочевали сюда из медкабинета. Обрадовавшись живой душе, я подошла к конторке:

— Здравствуйте.

Бабулька отложила спицы, глянула на меня поверх очков. Я представилась:
— Нечаева Алина.

Послюнявив палец, она не спеша пролистала лежащую перед ней тетрадку, просматривая списки, видимо, нашла меня, поставила галочку.

— Пожалуйста, — проговорила она мягким и дрожащим, как тюлевая занавеска голосом, указывая мне рукой на весы.

Я ступила на шаткую платформу, весы скрипнули, рычаг дрогнул, тихо стукнулся о фиксатор. Бабушка тем временем, тяжко вздохнув, поднялась со стула, подплыла, стала медленно, щурясь, передвигать гирьки. Приведя клювик в равновесие, пробубнила что-то себе под нос и направилась к ростомеру. Я сошла с весов (скрип, тук — звуки гулко разносились по залу) и последовала за ней, прижалась спиной к холодной линейке. Планка простонала прерывисто, грустно, ощутимо упёрлась в макушку. Старушка, будто забыв обо мне, направилась к конторке, подняла трубку стоящего там чёрного телефона без диска, пропела в неё (тем же задумчиво-печальным тоном, что пели её измерительные снаряды): «Нечаева, сто двенадцать, девятнадцать-двести». Положила трубку, оглянулась на меня, будто удивляясь, что я всё ещё здесь, придавленная ростомером, и заключила:

— Третья дверь.

Двери-арки в другой стороне зала были пронумерованы крупными цифрами, так что не заблудишься. Надо сказать, я понятия не имела, где я нахожусь и что это за здание, но никакой тревоги не было, наоборот, казалось, именно так всё и должно быть. Створки с большой цифрой 3 бесшумно разъехались в стороны, когда я приблизилась к ним, и медленно сомкнулись за моей спиной, как только я шагнула в небольшую ярко освещённую комнатку. Первым, что я увидела, была другая дверь напротив, а на ней — картинка, очень похожая на ту, что в раздевалке, только девочка была уже без трусов. Коленка кокетливо отведена в сторону, пися прорисована отчётливой стрелочкой. Бантиков на голове не было, вместо этого девочка гладила рукой распущенный волосы. Другой рукой она всё так же приглашала меня пройти дальше. Значит... дальше надо полностью раздеться? Ой-ой-ой... Что-то дрогнуло в груди. Я рассеянно потрогала резинку трусиков — боязно расставаться с ними, непривычно...

Оглядевшись, я заметила сбоку широкую полку-столешницу, на ней стояли рядком пластмассовые лотки. Заглянув в них, я сразу поняла, зачем они. На каждом написано имя и фамилия. Вот и мой: «Нечаева Алина». Мой лоток пустой, а вот рядом — «Кравцева Светлана» — там уже лежат оставленные другой девочкой трусы и ленточки. Белые трусы в цветочек, порядком поношенные. Я приподняла их двумя пальцами, заглянула внутрь. Жёлтая и коричневая полосочки — как полагается. Озорное шевельнулось в голове: «Никто не узнает...». Я боязливо поднесла чужую вещицу к носу... Запах вполне ожидаемый. А что я думала? Интересно, какая ты, Светлана?.. Узнаю ли я тебя, если встречу там, дальше? «Привет, я Света». «А я — Алина, я нюхала твои трусы!» Хих. Рядом со Светой — Селенина Ольга: голубые трусики, довольно чистые. И почти не пахнут. Ладно, пора и мне. Ещё раз оглядев комнату, я быстро спустила трусы, переступила, бросила в лоток.

Что теперь? А, да, расплести косички. Я нечасто это делала сама, но справилась, две ленточки легли поверх трусов. Вот я и готова. Готова к чему?.. В углу комнаты на стене висело большое зеркало в полный рост. Я подошла, окинула взглядом своё отражение. Голая. Я совсем голая! Мне никогда не приходилось видеть себя в зеркале так. Я улыбнулась, приняла позу точь-в-точь как девочка на картинке. Очень похоже, только волосы распушились после косичек. Девочка в зеркале чуть наклонила голову, разглядывая меня. Потрогала свои сосочки, будто оценивая... Легонько провела ногтями по бокам, подаваясь грудью вперёд... Мрррр, как приятно. Помедлив пару секунд, приложила руку к писе... Погладила... Всё здесь, всё моё и всё доступно — я привыкала к этому чувству полного отсутствия одежды. Легко и свободно — как здорово!.. Ой, надо же идти!

Впервые мне стало тревожно: что меня ждёт за этой дверью? Что со мною голенькой там будут делать? Я потянула за ручку, выглянула: ух ты! Там был другой огромный зал, размером с городской бассейн, наверное, даже больше. Ковровая дорожка бежала от двери вперёд и расходилась ветками к нескольким окружённым перегородками помещениям. Я замерла, соображая, куда мне теперь идти, и тут меня окликнули:

— Алина?

Ко мне подошла молодая женщина, очень похожая на медсестру, только халат и шапочка были не белые, а голубые.

— Алина? Пойдём со мной.

Она неожиданно ласково взяла меня за руку, будто совсем не чужая тётенька, а старшая сестра. Я послушно следовала за нею, и скоро мы оказались в одной из огороженных перегородками секций. Она была похожа на большой медкабинет. Посредине стояло какое-то замысловатое кресло. Там было ещё несколько таких же служительниц-сесрёр в голубых халатах, которые, казалось, только и ждали моего появления, чтобы приняться за дело.

Прежде всего меня завели в небольшую кабинку с душем. Девушка открыла краны и на меня ударили струйки воды, причём не только сверху, но и с боков, и даже снизу. Вода была тёплая и очень приятно шуршала и бурлила вокруг меня, щекотала и массировала кожу. Я даже взвизгнула от неожиданности и удовольствия, а сестра принялась тереть меня мягкой губкой. Меня помыли с головы до ног, выключив воду, обтёрли пушистым полотенцем. Мне стало очень уютно — почти как дома, почти как в те особенные вечера, когда мы остаёмся с папой вдвоём... Потом меня ещё обдули со всех сторон тёплым воздухом.

Вымытая и высушенная, я устроилась на кресле, и мною занялись сразу все пять сестёр. Мне расчесали волосы, заплели и уложили тоненькие косички по бокам, украсили причёску блестящими бантиками. Сказали закрыть глаза, несколько раз провели мягкой кисточкой, потом специальным фломастером обвели по краю век и сделали стрелочки в уголках. Накрасили мне губы чем-то блестящим и привкусом клубники... Ногти на руках и ногах подправили пилочкой и натёрли до блеска. Потом сестра наклеила мне стразики: три на скуле, ещё три внизу живота под самым пупком, и три на правой щиколотке. Меня долго растирали маслом, которое очень вкусно пахло. Из маленького флакончика с чудесным цветочным ароматом надушили мне за ушами, на запястьях, на щиколотках и между ног.

Когда я вся уже сияла и благоухала, мне принесли костюм. Ну, не знаю, можно ли это костюмом назвать... Тонюсенькие жёлтые трусики с завязочками по бокам и лифчик — просто два треугольничка, и тоже завязочки бантиком спереди посредине. А ещё украшения: серебряные змеи обвили мне левую голень и правое плечо, а на шею — кружевной ободок из серебряной нитки. Последней деталью стали большие прозрачные крылья, наподобие стрекозиных, их прикрепили мне на спину. Нанесли под глазами блёстки...

При выходе из кабинета я отразилась на миг в большом зеркале — я даже не сразу узнала себя: нет, это не Алина, это фея из волшебной сказки!

Мне указали путь дальше по ковровой дорожке. Она провела меня через зал, потом между стеночек, украшенных цветами, и наконец, пройдя меж двух мраморных колонн, я оказалась на улице. Впереди блестела на солнце вода — то ли огромный бассейн, то ли небольшое озеро идеально круглой формы. Другой берег был далеко, но всё же отчётливо виден. Вдоль воды растянулся песчаный пляж. По краю пляжа стояли скульптуры — обнажённые мужчины в разных позах глядели на водную гладь. Потом шёл ряд колонн, а между колоннами пробегали к пляжу с разных сторон плиточные дорожки, и я стояла на одной из них, оглядывая это странное место. Но самое главное — я была не одна: по всему пляжу, насколько было видать, гуляли и играли другие девочки. Все они были примерно моего возраста, некоторые постарше, и в основном, похоже, знакомы друг и другом: бегали в догонялки, что-то вместе строили из песка или просто болтали, сидя рядышком на берегу, полоща ножки в воде.

Все девочки были в костюмах вроде моего, но все в разных: в купальниках с затейливыми фигурными вырезами, в трусиках с рюшами или кружавчиками, или совсем тоненьких, с одной тесёмочкой сзади, которая прямо залезает в попу... А некоторые вообще почти голые, даже пися не прикрыта, только ленточка с бантиком на лодыжке или где-то ещё. Ткани костюмов всё золотые, серебряные, атласные, и всякие украшения: стразы, бусинки, блёстки... И почти у всех были крылья — или прозрачные, как у меня, или большие разноцветные, как у бабочек. Это что, праздник фей что ли?..

Пёстрый гул девчачьих голосов разносился по пляжу, стелился над водой. Мне вдруг ясно вспомнилось прошлое лето, когда я жила с бабушкой на даче, у моря. Мы тогда ходили на пляж почти каждый погожий день, но там не было столько детей. Мне приходилось играть одной, пока я не встретила Лину.

Помню, как я обрадовалась, когда заметила девочку моего возраста в красных трусиках, скачущую у кромки воды. Я подошла к ней, но не решилась заговорить. Зато я быстро поняла, что она там делала: подбираясь как можно ближе к воде, она ждала пока очередная волна шлёпнется на берег и поползёт, шипя, по песку, и тогда она старалась быстро отбежать, не давая волне облизать её ноги. Я пристроилась рядом и включилась в её игру, стала делать то же самое, что она. Сначала мы только переглядывались и улыбались друг дружке, потом уже стали в один голос визжать, уворачиваясь от жадно пенящихся языков, а потом она сама спросила, как меня зовут. Мы с Линой стали настоящими подругами, хотя встречались только на пляже. Мы часами сидели на корточках у воды, строя замки; держась за руки, прыгали и бултыхались в волнах, и когда наши бабушки, как две наседки переминаясь у воды, заводили своё: «Аля, на берег!», «Лина, выходи!», мы нехотя по-лягушачьи выползали на сушу и так же вдвоём забегали в одну кабинку переодевалки, где возились с полотенцами и мокрыми трусами, нисколько не стесняясь друг дружки. Бросая вороватые взгляды по сторонам, мы карабкались вверх по песчаному склону в прохладную тень сосен, чтобы там присесть под кустиком вместе, спустив трусы, и одновременно, на раз-два-три пустить струйку.

Образ Лины остался в памяти набором ярких деталей-лоскутков: её губы, подвижные, бледно-розовые с красными трещинками, зелёные глаза под густыми ресницами, каштановые волосы, обрамляющие лицо с редкими веснушками, припухшие розовые кружочки на груди, её манера говорить с придыханием, с напором, и как тёмный ручеёк бежит по песку мимо большого пальца её босой ноги. Каждый день, проведённый с нею, был разноцветным и ярким; все другие — белёсыми, тусклыми.

Теперь при виде пляжа, заполненного детьми, у меня в душе тихо дрогнула струнка, томно запела. Я шагнула вперёд, туда где плиты дорожки терялись в мягком белом песке. Проходя мимо статуй, я обратила внимание, как подробно и правдоподобно они вылеплены, будто не статуи вовсе, а живые люди, только белые и застывшие неподвижно. Невольно моё внимание привлекла деталь пониже живота мужчины. Я стала украдкой разглядывать, как там у него всё сделано. Было как-то стыдно прямо пялиться туда, но тут я заметила, что другая девочка, нисколько не парясь, забралась прямо на постамент одной из скульптур и беззастенчиво теребила мраморный писюн, а её подружка озорно хихикала. Я тоже невольно улыбнулась. Прикольное место.

Интересно, Кристина тоже будет здесь?..

Вдруг в воздухе послышалась мелодичная трель колокольчика. Она как будто возникла сама собою из пустоты и разлилась над озером. Не понятно, кто звонил, но тут же всё вокруг неуловимо изменилось: голоса стали тише, беспорядочная возня прекратилась. Оставив свои игры, девочки так же парами-тройками устраивались на лежаках, на подстилках, на травке и начинали обниматься, гладить друг дружку и целовать. Ну и ну! Какая у них тут любовь... У всех. Я приглядывалась к разным компашкам. Некоторые, усевшись лицом к лицу, легонько касались пальцами, почти щекотали друг другу бока, шею, животик, коленки... Другие сразу улеглись в обнимку и стали сосаться в губы, елозя руками по спине подруги, переплетаясь ногами. Кто-то хихикал тихонько, кто-то вздыхал, но все были явно очень довольны... Ну вот. Они-то все уже знакомы, а мне что?.. Я присела на низкий лежак. Не пойду же я к ним, мол, привет, можно с вами?.. Блин, ну где же Кристина? Когда она придёт?

Кристина... Я стала думать о своей новой подруге: какая она миленькая, как её чёрные волосы загибаются наружу у шеи, как её глазки хитро разглядывают меня — две бусинки, и искорки играют внутри... какая она сама вся маленькая и ладная, живая, так и хочется её потрогать, пощупать, потрепать, потискать... А какая у неё писька... Я только один раз видела, там у врача — мне показалось тогда она будто на размер больше относительно всего остального — ну это если сравнивать с моей, например... Я, вообще-то, не так много писек видала... Вот интересно, она тогда тоже описалась, как я?.. Наверное, да... Как она писает? У неё струйка вперёд брызгает или вниз? Как жалко, что мне не дали посмотреть! Мне до сих пор так хочется...

Я легла и, продолжая думать о Кристине, начала прикасаться к себе так, будто бы прикасалась к ней, стала ласкать себя, как хотелось мне, чтобы Кристина меня ласкала. Я легонько провела ногтями по бокам, по бёдрам, снова по боками, кончиками пальцев коснулась груди... услышала свой собственный вздох: а-х-х-х... Сложила ладошки на письке, прикрыла глаза... Согнула коленки, развела в стороны. Погладила кожу на внутренней стороне бёдер — до коленок и обратно, к промежности; нажала на писю, поводила кругами... почувствовала, как мягкие половинки отвердели, набухли; писька стала такой чувствительной; я запустила руку под трусики, ещё пара касаний — ах, как приятно... лёгкая дрожь пробежала по телу, соскользнула в промежность, выступила каплей — как странно ощущать, что писька вдруг стала мокрой, и волнение разливается по телу теплом... Ах, Кристина! Я представила её себе так ярко — как я обнимаю её, целую в губы... Ах! Я обхватила себя руками, сжала ноги замком и стала извиваться на лежаке, перекатываться с боку на бок, продолжая натужно вздыхать... Ну и что, что я одна, без подружки — моя подружка всегда со мною в моих мечтах, у нас одно на двоих сердце...

Тут над пляжем раскатился новый звук: «Бом-м-м-м!» — будто ударил гонг. Я оглянулась по сторонам, выхваченная из своей сладкой мечты. Что? Не может быть! Скульптуры мужчин по краям пляжа вдруг стали цветными, ожили, спрыгнули с постаментов и направились к девочкам! По двое-трое мужчин к каждой группе. Что проиcходит?

Мне стало не по себе: что сейчас будет? Но другие девочки совсем не выглядели испуганными. Наоборот, они встречали пришельцев радостным визгом, а те, не теряя времени, срывали с девочек их тонкие воздушные одежды, раздвигали им ножки, сажали к себе на колени... Письки у парней торчали вперёд, как палки. Та девочка, что хихикала, трогая статую, теперь схватилась за огромный писюн и потянула его прямо в рот! Хозяин палки крякнул довольно, погладил девочку по голове. Я наблюдала за ними, приподнявшись на локтях, но тут обзор мне закрыла широкая мужская фигура, возникшая прямо передо мной. Твёрдая ладонь легла мне на плечо, бережно, но настойчиво прижала меня к лежаку.

С двух сторон надо мной нависли два оживших истукана. Сердце дрогнуло от страха, но я взяла себя в руки: никто здесь не боится их, значит, и мне не стоит бояться. Значит, всё будет хорошо... Я совершенно не запомнила лиц тех мужчин, будто бы их не было вовсе. Волос, кажется, тоже не было. Зато бросались в глаза их рельефные мускулы, бронзово загорелая кожа, а главное, два огромных и прямых, как ручки от бадминтонных ракеток, писюна, а под ними — большие, как кулаки, яйца. Я, как заколдованная, протянула к ним руки. Двое услужливо опустились на колени, чтобы быть ближе ко мне, и я схватилась за их торчащие «ручки». Они действительна были не каменными — точно, живыми — тёплыми, твёрдо-упругими, подвижными.

Руки гигантов потянулись и тесёмочкам моего костюма: один развязал трусики, другой распустил бантик на груди... ласкутки распались, и вот я лежу перед ними вся как есть, без всего, только украшения остались; чувствую шершавые мужские ладони на животе, на боках, на бёдрах... Вот мне уже раздвигают ноги, я сопротивляюсь немного для вида... нет, не только для вида, мне правда боязно. А дядька, разместившись у меня между ног, вдруг наклоняется и целует меня прямо в писю! Целует лобок, потом щёлочку, потом начинает лизать! Ой... ой-ой-ой-ой-ой... Но он так ласков... язык его так нежен со мной... Он касается меня так неприлично... и так сладко... И я, наконец, поддаюсь, совсем расслабляюсь, я уже сама раздвигаю ноги пошире, открываюсь навстречу ему. Да, я хочу, чтобы он мне лизал, хочу ещё и ещё! А он точно чувствует меня, он знает, что мне сейчас нужно, он давит языком сильней. И так приятно уже заныло, зазудело, и животик подрагивает, и дышится глубоко,...

Пара тяжёлых ладоней ложится мне на грудь. Я запрокидываю голову, и вижу прямо перед собою огромный и красный, налитый мужской силой петух. Перевёрнутый, яйцами кверху, он прислоняется к моим губам. Я знаю, что надо делать. Но он такой огромный, как он поместится мне в рот? Я не знаю. Я просто размыкаю губы, он медленно скользит внутрь, раскрывая мне рот всё шире и шире. Я уже не пределе, я дальше уже не могу! Но он вошёл, он заполнил собой весь мой рот. Я чувствую его: он упругий, солёный. Я пробую сосать. Почти не осталось места, чтоб двигать языком или губами, но он сам ходит туда-сюда — это его хозяин так помогает мне. Во рту появляются слюни, у меня не получается их проглотить, они текут по лицу, и я жмурюсь, чтоб не попало в глаза.

Вдруг чувствую, мой рот освободился: гигантская соска исчезла. Я ищу её губами, но не нахожу; тут же замечаю, что снизу меня тоже перестали лизать. Неужели всё закончилось? Быть того не может! Но тут же умелые руки завладели обеими моими ступнями: каждый из великанов взял по одной и начал разминать. О, Господи! Ой, как хорошо! Тепло разливается от ног по всему телу. Я не могу удержаться, начинаю постанывать от удовольствия, а они, снова став на колени по обе стороны меня, задирают мне ноги, каждый к себе, целуют подошвы, носочки и пяточки. Я благодарно растопыриваю пальчики, и их обсасывают, лижут прямо там, между пальцев, и меня о этого аж в дрожь бросает.

Я снова хватаюсь за мужские письки, и они вздрагивают у меня в руках, а их обладатели, входя в раж, тихо рычат и осыпают ласками мои ножки, и каждый тянет в сторону, на себя, растягивая меня как в шпагате (они что, хотят порвать меня пополам?), и моя мокрая писька открывается широко, и прохладный ветерок щекочет и лижет её. И чувствую, что мне срочно надо потрогать, помять себя там, но обе руки мои заняты, и сжать ноги я тоже не могу, но желание уже почти невыносимо, и я делаю единственное, что мне остаётся: резко напрягаю там, будто сдерживая писанье, потом расслабляю, напрягаю опять... Резкие пульсации получаются сами собой, почти непроизвольно, но это срабатывает! Напряжение будто разряжается, превращается в дикое удовольствие, и голова уже кружится, в глазах темнеет, и жгучее чувство подступает... ой, я знаю, что будет сейчас! Ой... Ах! Я напрягаюсь всем телом, выгибаюсь, дёргаю ногами, будто пытаясь безуспешно вырваться из каменных рук... «Аля!... Аля!» — звучит где-то далеко-далеко, в параллельной реальности... Это Кристина! Она зовёт меня. Наконец-то она пришла! Но я уже не могу сдержаться: я вскрикиваю и пускаю струю — обжигая итомившееся нутро, из письки бьёт, искрясь на солнце, золотистый фонтан...

Но что-то не так... Красивая струя вдруг ломается, отражается от незримой преграды, падает обратно на меня; мне мокро, не удобно...

Кровать. Несвежая наволочка. Спальня детского сада. Радостный галдёж, тихий час закончился... О, нет... Запускаю руку потрогать — ну конечно, так и есть — трусы насквозь мокрые. Описалась во сне! Какой стыд... Хорошо хоть немного — вовремя проснулась. Кровать рядом пуста... Кристина? А вот она, уже одета в платье:

— Аля, ты чего всё спишь? Я тебя будила-будила...
— Ты только никому не говори, ладно?
— Ладно. А что?

Я тихонько откинула одеяло. Кристина только склонила голову на бок и проговорила:
— Ой, бедные мои трусики... — и улыбнулась.

Я вскочила с кровати и крепко-крепко обняла её.

С тех пор мы с Кристиной стали лучшими подругами и всегда играли вместе. Завидев друг дружку с утра, бежали навстречу, обнимались, и уже не расставались ни на секунду до вечера, пока кого-то из нас не забирали. Даже в туалет мы ходили на пару (нянечка шутила, что у нас, наверно, один мочевой пузырь на двоих). А на тихий час у нас была особая фишка: как только все улягутся и затихнут, мы с Кристиной глядели друг не дружку, заговорщицки улыбаясь. Никто не догадывался, что мы в это время делаем — мы научились мастерски это скрывать. Едва заметное шевеление под одеялом, и вот навстречу мне высовывается Кристинина рука, а в ней сжатые комочком трусики. Я беру их тихонько, протягиваю в ответ свои. Потом так же осторожно натягиваю трусики Кристины на себя, прикладываю ладошку спереди и начинаю нежно поглаживать. И ткань, ещё пропитанная её теплом, прижимается к моему телу в самом интимном месте. И я смотрю своей милой подруге в глаза, и знаю, что она сейчас делает то же. И я будто бы ласкаю себя и её одновременно, и чувствую близость её писи, которая только что была в этих самых трусах.

Так, поменявшись трусами, мы и ходили остаток дня, а после вечерней прогулки быстренько забегали в туалет и менялись обратно, и каждая несла домой под юбкой смесь наших запахов...

[Campanula]

***

На прогулке Кристина была принцессой, а я — злой колдуньей, что задумала её изловить и замучить. Застигнутая врасплох принцесса спасалась бегством, пряталась за кустами, за лазалками, обегала вкопанные в землю шины, переводя дух, складывала ладошки и воздевала взгляд к небесам в безмолвной молитве о спасении, и снова бежала... Но колдунья преследовала её неотступно. Одно заклинание за другим неслись в след беглянке с каждым взмахом волшебной палочки: «Тшшш! Тшшш!» Загнав несчастную жертву в самый угол участка, прицелившись ей в сердце, ведьма нанесла последний удар. «Тшшшш!» Поверженная принцесса вскинула руки, закатила глаза и пала замертво, картинно осев на траву, раскинула руки и ноги в неловкой позе убитого тела.

Однако, принцесса не была мертва, нет, она только лишилась чувств, и колдунья это прекрасно знала. Она специально выбрала такое заклинание. Теперь она может делать со своей добычей всё, что ей вздумается. Овладев бесчувственным телом девочки, ведьма потащила её в своё логово, что было у самого забора садика, уже за живой изгородью, огораживающей участок. Там, вдали от палящего взора воспитательницы злодейка могла спокойно творить свои чёрные дела. Её сердце (то есть моё) уже билось в радостном предвкушении: «Ой, что я с нею сделаю!..»

Пленница была прикована к дереву, где ей и суждено было очнуться только чтоб осознать, в каком беспомощном положении она оказалась — в полной власти коварной колдуньи, обречённая терпеть её немыслимые затеи.

На самом деле, конечно, Кристину ничто не держало, я приковала её понарошку — она просто стояла спиной к стволу, обхватив его сцепленными сзади руками, но вот ужас в её глазах, когда она глядела не меня, был настолько правдоподобен, что мне даже на миг показалось, что это уже не совсем игра.

Я коснулась палочкой её лба:
— Фффф! Ты оцепенела. Ты не можешь двигаться и говорить!

Я стала вплотную к ней. Кристина была ниже меня ростом, но она стояла на корне дерева, так что наши лица оказались как раз вровень. Я погладила её волосы, смахнула прядку со лба. Я заглянула в её чёрные глаза, и горячая волна поднялась в груди: Кристина... Кристиночка... девочка-огонёк, ненаглядная моя подружка... Как же мне хочется... Я обняла её прямо вместе с деревом. Приблизилась лицом к её лицу... И вдруг почувствовала на своих губах её дыхание. Она дышала часто, взволнованно. Румянец расползался пятнами у неё на щеках. Я лишь чуть вытянула губы и коснулась её губ... Я поцеловала её!

Мне тогда казалось, что первый поцелуй — это что-то сверхважное. Если бы этот наш поцелуй закончился громом и молнией или вселенским взрывом, я бы не удивилась вовсе. Но ничего такого не произошло. Я просто почувствовала её губки — мягкие и тёплые. А ещё какую-то совершенно особенную близость. Это было так неожиданно дико приятно, что мне тут же захотелось повторить. А Кристина... Она прикрыла глаза и разомкнула губы. Она хотела целоваться! И я снова прильнула к ней уже раскрытым ртом, и мы с ней стали сосаться совсем по-взрослому, как в кино! Я никогда этого не делала раньше, но оказалось совсем не сложно: всё получалось будто само собой. Было горячо и влажно, и пахло слюнями, и голова кружилась...

Наконец, я отлипла от неё. Мы ошалело смотрели друг на друга, сердце бешено стучало. Что сейчас произошло? Мы будто преодолели невидимый барьер, шагнули в другой мир, и теперь можно было всё, что угодно.

Я всё ещё держала свою «волшебную палочку» (по правде это была просто сухая веточка). Я просунула её между коленок Кристины, медленно повела вверх, задирая ей юбку. Палочка упёрлась в преграду, девочка беспокойно вздохнула, и я поняла, к чему прикоснулась. Подцепив подол концом палочки, я подняла его до самой груди... Ой... Ну что «ой»?.. Животик, трусики — ничего необычного, я же вижу Кристину каждый тихий час. Но чтобы вот так вот, самой её раздевать... и прямо на улице...

Я закрепила подол между спиной Кристины и деревом, чтоб он не падал больше и не мешал. Руки плохо слушались меня. Щекотало в груди и дрожали коленки. Уставившись на Кристинины трусы, я непроизвольно стыдливо хихикнула, совершенно выпадая из образа злой колдуньи. Кристина же по-прежнему смотрела на меня молча, хлопая ресницами, как настоящая затравленная жертва. Да, моя принцесса, моя девочка, ты — моя, только моя! И я буду делать с тобой, что хочу. Хочу прямо сейчас! И никто меня не остановит.

Пьяный восторг подхватил меня под руки, я коснулась голых ног моей подруги, с боков, под самыми трусиками, я будто бы проверяла, что это реальность, а не сон. Почувствовала шелковистость кожи... Опускаясь вниз, прощупала коленки... Кристина вздрогнула, ужалась. Нет, это не сон. Это на самом деле. И уже чувствуя полностью свою власть, проглотив тревожно-радостный комок в горле, я присела на колени перед своей пленницей и стала расстёгивать ей сандалии и стаскивать носки. Кристина, как заколдованная, подчинялась: она вытянула ножку, помогая мне снять носок. Только лишь её голые пальчики показались на свет, она шевельнула ими, будто смущаясь, примостила босую ступню аккуратно поверх другой, ещё одетой, чтоб уберечься от уличной пыли. Но я была непреклонна, властным жестом взяла её ступню и поставила прямо на землю. Принцесса поморщилась, а я взялась раздевать ей другою ногу.

Сбросив сандалик и стянув носок, я взяла ножку подруги в свои руки и стала разглядывать. Какое чудо! Пальчики прижаты друг к дружке аккуратным рядком. Каждый ногтик накрашен малиновым лаком, даже крошечный мизинчик, как точечка. А на большом пальце лак уже немножко слез. Спустя много лет я поняла, как трогательно неряшливое несовершенство. А тогда я не могла взять в толк, почему мою грудь распирает, как воздушный шарик, наполненный зыбью, солнечными зайчиками, цветеньем акации и весенним ветром... В довершение всего, от беготни в открытых сандалиях по подсохшей весенней пыли, между пальцами у Кристины таился черноватый налёт. Я подняла взгляд; Кристина внимательно смотрела на меня.

И опять, оберегая ножку от грязи, беззащитная девочка пристроила её поверх другой, уже испачканной. Так она стояла, сжав колени, её трусики смотрелись простым треугольничком; над самой резинкой сидел пуговкой в ямке пупок.

Пора. Я взялась за её трусы с двух сторон, потянула вниз. Она послушно разжала коленки, и трусы упали на щиколотки, вывернулись, будто специально чтобы показать миру едва заметную жёлтую полоску. Я подняла взгляд: объект моих вожделений был прямо передо мной — писька Кристины. Я впервые рассматривала её так близко. Она уже не казалась мне слишком большой — скорее она естественно продолжала поверхность живота, не оставляя места по бокам, а не торчала отдельно, как у некоторых. При этом всё-таки не плоская, а выпуклая, даже пухленькая. Но главное — вся в моём распоряжении. И я уже знала, что я сейчас буду делать. Мне не дали посмотреть в тот раз... ну так что же, теперь я сама!

Глядя своей пленнице прямо в глаза, я подняла руку ладонью вверх, приложила средний палец прямо к её щёлочке и слегка надавила. Палец легко вошёл меж половинок. Там было тепло и влажно. Кристина чуть слышно вздохнула, на миг вся напряглась, глаза её расширились, потом с лёгким выдохом она расслабилась и будто бы вся засветилась. Вспоминая, как это делала медсестра, я стала водить пальцем туда-сюда, не сводя при этом глаз с лица Кристины, пытаясь уловить, что она чувствует... Похоже ли это на то, что чувствовала я тогда, в первые минуты процедуры? Я почти уже забыла свои ощущения в тот момент, слишком много впечатлений свалилось на меня там, в кабинете врача...

На лице Кристины промелькнуло что-то вроде удивления, потом она чуть нахмурилась, будто сосредоточилась, прислушиваясь к себе, невидящий взгляд заблудился в кронах деревьев. Я давила пальцем всё сильнее, елозила там, заставляя подругу вздрагивать, морщиться, прерывисто вздыхать. Но она безропотно терпела мои манипуляции. Я же чувствовала, что писька её как бы твердеет, мягкие губки становятся плотными, упругими. Маленький красный язычок выглянул из приоткрывшейся щёлки. И пальцу вдруг стало так скользко, что я даже вытащила его посмотреть. От письки до кончика пальца тянулись будто бы слюнки, или вроде того... Тягучая капелька повисла не кожаной складке, медленно скользнула вниз, на спущенные трусы. Вот это да! Я стала размазывать эту жидкость по письке Кристины; она чуть слышно застонала, почему-то опять нахмурила бровки.

Тут я вспомнила, что сестра на процедуре ещё давила мне на пупок. Свободной рукой я стала делать так же Кристине. В ответ она сделала почти что жалобное лицо, будто бы ей больно или очень трудно терпеть. Но я не отступила, а только быстрее заработала пальцем в письке, одновременно буравя пупок. Кристина громко запыхтела, взгляд её затуманился, попа беспорядочно заёрзала по стволу дерева. Вдруг она смешно скосила глаза, к носу и вверх, быстрая судорога пробежала по её телу, коленки задрожали, и на руку мне полилась горячая струя. Получилось!!! Я сделала так, что Кристина описалась. Я ещё какое-то время активно терзала письку подруги мокрой рукой, пока из неё текло, а она стала потихоньку оседать, ноги уже не держали её. Меня же охватил дикий восторг. Не помня себя, ничего не видя вокруг, я прижала мою ненаглядную к дереву всем своим весом, наспех задрала свою юбку, спустила трусы и, стараясь как можно крепче прижаться голым к голому, писькой к письке, насколько это вообще возможно двум девочкам сделать, дрожа и изнемогая от упоения, тоже стала писать. Я исступлённо ловила губами Кристинины губы, горячая влага текла по ногам, маленькое, живое, желанное тело трепетало в моих объятиях, близость кружила голову, обжигала сердце, безумная цветущая весна подхватила нас, закрутила, понесла...

— Ай-ай-ай, что это вы тут делаете?

Голос за спиной, чужой и хриплый, серым клином порвал мой радужный мир. Я замерла. Что это? Стараясь собрать разбежавшиеся мысли, я опасливо оглянулась. В нескольких шагах от нас стоял усатый дядька. Я узнала его, это дворник — наш детсадовский дворник.

Я много раз видала его. В грубой неопрятной одежде, в нелепой шапке, он расчищал дорожки от снега зимой, или гонял мусор, махая своей чудною метлой, сделанной из длинной палки и настоящих коричневых прутьев, загребал в огромный жестяной совок. Однажды он даже приходил к нам в группу чинить туалет. Он возился там со сливным бачком, а мы с девчонками подглядывали за ним: было и боязно, и интересно. На фоне детских унитазов он смотрелся как великан или тролль из сказки. Он натоптал на плиточном полу своими башмачищами, и нянечка потом, ворча, вытирала его следы.

Хоть дворник и выглядел как леший, все дети привыкли к нему и не боялись. Ну, кроме тех случаев, когда попадёшься некстати ему под метлу, а он как сверкнёт глазами, как прикрикнет на тебя: «Шо болтаешься тут? Марш на свой участок!» Тут уже побежишь с визгом, как от Змея Горыныча. Да и то визжишь понарошку, чтоб интереснее было бежать.

Но сейчас совсем другое дело. Дядька нас застукал. Поймал за таким занятием! Что же теперь будет?! Холодея от ужаса, я быстро подтянула трусы, а бедная Кристина так и стояла, оцепенев, без трусов у дерева. С письки у неё до сих пор капало. Я метнулась на помощь к подруге и кое-как натянула ей трусы.

Дворник меж тем криво ухмыльнулся:
— Как интересно вы играете, девчули. Я всё видел!

Я стояла, глядя в землю, красная от стыда. Коленки предательски дрожали.

Дворник сделал пару шагов к нам. Я вся сжалась: сейчас схватит! За уши потащит к воспитательнице, к заведующей!.. Но он ничего не сделал. Только разглядывал нас с головы до пят, будто первый раз видел двух девочек старшей группы. Когда он наконец заговорил, голос его звучал неожиданно мягко:
— Да не бойтесь вы. Я никому не скажу.

У меня отлегло от сердца. Он никому не скажет. Правда ведь, не скажет? Я подняла на него взгляд полный надежды. Еле слышно прохрипела:
— Не скажете?
— Да зачем мне вас выдавать? Вы хорошие девочки. Мы же с вами друзья, так? — он вдруг заговорщицки подмигнул. — Ну, а со мной поиграете?

Я, чувствуя, что гроза прошла стороной, совсем ободрилась и смело кивнула:
— Ладно. А во что?
— А вот увидим. Пойдёмте со мной. И никому ничего не скажем, да?

Я опять кивнула. Я была очень рада, что всё так благополучно разрешилось. Сейчас поиграем с дяденькой, и всё, как ничего не бывало. И никто нас не будет ругать. Кристина за всё это время не проронила ни слова. Она будто всё ещё была скована моим заклятьем послушания: только хлопала глазами и ждала, что с ней произойдёт. Я взяла её за руку, и мы пошли за дядей, огибая участок, мимо живой изгороди, к корпусу садика. На полпути я заметила, что Кристина так и топает босяком, но возвращаться за сандалиями было некогда.

В стороне от входной двери садика была ещё одна, которая никогда не открывалась. К ней-то дворник нас и подвёл. Оказалось, у него в кармане ключ. Он отпер дверь, пропустил нас внутрь, вошёл вслед за нами и запер дверь изнутри. Мы оказались в небольшой каморке. Тут, прислонённые к стенам, хранились мётлы, лопаты, грабли, какие-то шланги и провода, и прочее непонятное барахло. У стены напротив стояла простая деревянная скамья без спинки. Свет проникал в комнатку сквозь маленькое окошко над дверью. После улицы здесь казалось сумрачно.

— Ну вот, девчули. Делайте что я скажу, и всё будет хорошо, — проговорил дворник, усаживаясь на скамью. Мы стояли перед ним как две дурочки и хлопали глазами. — Поднимайте юбочки.

Мы с Кристиной переглянулись. Уже было примерно понятно, к чему всё идёт. Ну, хочешь-не хочешь, а надо слушаться. Кристина первая потянула подол вверх, и я последовала её примеру.

— Вот какие девочки! Умницы, красавицы... подите-ка поближе... Какие симпатичные трусики! Ну-ка мы их пощупаем... — он стал трогать нас за попы, довольно ухая, потёр спереди, потеребил резиночки сбоку... — А писечки покажете дяде? Давайте посмотрим, что у нас тут...

С этими словами он оттянул нам трусы спереди, потащил вниз... На мою письку будто дохнуло холодом, щекотнуло... Краска прилила к лицу.

— Какие красивые писечки, — продолжал дворник; его елейный голосок едва заметно дрожал, а пальцы ощупывали меня прямо там... Было ужасно неловко: большой чужой дядька трогает нам письки! Я старалась не смотреть на него, и тем более на свою подругу.

Тут дворник обратил внимание на Кристинины босые ноги:
— Уже красишь ногти? Как шлюха? Молодец. Вырастешь — будешь шлюхой, будешь всем дядям давать, да? — он заглянул Кристине в лицо, пока его рука, не переставая, копошилась у неё между ног. «Что давать? — пронеслось у меня в голове, — ноги что ли? Зачем дядям Кристинины ноги?..»

Кристина молчала. Тогда он повернулся ко мне:
— А ты будешь шлюхой?

Я не знала, кто такая шлюха, но понимая, какого ответа от меня ждут, я кивнула и тихо выдохнула:
— Да...
— Вот и умница. Конечно будешь. Все бабы шлюхи. А шлюха должна давать. И должна знать своё место. Вот сейчас обе быстренько станете мне кверху задом!

Он встал, приказал нам нагнуться животом на скамейку и расставить ноги. Мне пришлось вышагнуть одной ногой из трусов, а то они мешали. Затем он сказал раздвинуть попы. Я дотянулась руками и как могла растянула половинки. И опять холодок коснулся моей тёплой дырочки, и я почувствовала, что я вся на виду у этого противного дядьки, но краснеть, кажется, было уже дальше некуда.

Я не видела ничего, кроме грязного крашеного плинтуса за скамейкой. Сзади слышалось какое-то шевеление, потом частые ритмичные звуки: «Фт-фт-фт-фт-фт...», дворник довольно закряхтел. Потом всё стихло, и тут я почувствовала, как сухие холодные пальцы дотронулись до моей попы, прямо в самой серёдке, прямо где дырочка. Дядька пытается воткнуть свой палец мне в попу. Мне стало больно, я сжалась, не пустила его. Тогда он полез между ног, раздвигая мне письку, стал шелудить там пальцем — как неприятно и жутко стыдно — хотелось вырваться, закричать, но деваться было некуда, и я терпела. Мы ведь дали слово. Я закусила губу, чтобы не пикнуть. Быстро глянула на Кристину. Судя по её лицу, с ней происходило то же самое. От сознания того, что моя лучшая подруга страдает, и я ничем не могу ей помочь, мне стало ещё хуже. Слёзы навернулись на глаза...

Что со мной происходит? Меня лапают так грубо и унизительно, но это томное напряжение и тепло и... там стало мокро... ой, как стыдно! Нет, это не я, не я! Дядька довольно охнул и ещё быстрее завозил рукой — ах, так приятно... Ужас! Я плачу и млею от удовольствия, вздрагиваю от омерзения и блаженно растекаюсь по скамейке, я хочу, чтобы это всё прекратилось, хочу ещё, ещё! Ах... Я тихонько заскулила. А рядом Кристина вцепившись пальцами в скамейку и закатив глаза, пыхтела ещё громче, чем тогда у дерева.

— О-о-о, потекли сучки, — удовлетворённо заключил сиплый голос за спиной. — Теперь вставайте, пора пососать.

Дядька сказал нам раздеться совсем и сесть на скамейку, раздвинув ноги. Он сам был уже без штанов, и его писька болталась почти у нас перед носом. Она не была похожа на те, что я видела раньше. Больше всего она напоминала мне гриб-сморчок из книжки. Только этот сморчок не рос из земли вверх, а висел, качаясь, шляпкою вниз, а вместо травы его обрамляла копна мелкокурчавых волос. Ыххх... какая гадость. А дворник ещё теребил его рукою, так что оттуда высовывалась розовая головка и пряталась обратно.

Дворник подступил вплотную к Кристине, положил свою ручищу ей на макушку. Глянул на меня и сказал пересесть через скамейку верхом и поставить ногу на сиденье. Я уже поняла, что ему надо, чтобы было хорошо видно писю. Я откинулась назад, открывая ему обзор — он остался доволен и снова занялся Кристиной. Продолжая держать ей голову, другой рукой он приподнял свой сморчок и стал пихать его прямо Кристине в лицо.

— Открой рот, — прохрипел он басом, тяжело дыша.

Кристина поморщилась, сжала губы и попыталась увернуться от противной вялой сарделины, но дворник грубой рукой повернул её голову обратно к себе лицом.

— Ну-ка не капризничай!

Кристина продолжала отворачиваться, протестующе мыча, и эта борьба продолжалась какое-то время, пока, разозлившись, дядька не схватил её за волосы. Она пискнула, сжалась, но больше уже не вертела головой. Розовая шляпка, вынырнув из кожаного укрытия, упёрлась ей в губы.

— Открывай! — угрожающе рокотал дворник.

Бедной девочке ничего не оставалось, кроме как разжать челюсти. Я наблюдала, внутренне содрогаясь, как писюн дворника, втискиваясь между губами, скрывается у неё во рту... Лицо Кристины исказилось от отвращения, уголки рта поползли вниз, глаза наполнились слезами, она издала какой-то утробный скрипящий звук, покраснела, поперхнулась, дядькина писька выскочила у неё изо рта, и следом за ней потекла мутная жижа. Кристину стошнило прямо на дворника. Его письюн, и ноги, и спущенные штаны — всё было испачкано. Как только рот Кристины освободился, она разрыдалась в голос.

— Ёб твою мать... — протянул дворник. — Ну... слабовата девица. Ты чего, это же просто хуй, он даже вкусный...

Кристина плакала и отфыркавалась. Её накрыл второй позыв, жирная клякса рвоты растеклась на полу.

Дворник повернулся ко мне:
— Ну, придётся, значит, тебе за двоих поработать.

Я осознала, что мне сейчас предстоит, и у меня похолодело в груди. Но я должна выручить Кристину. Бедная девочка... Я сделаю всё, что смогу.

Я ощутила на затылке железную хватку, и дряблый сморчок с высунутой розовой мякотью приставился к моим губам. В нос ударил резкий запах грязного туалета, меня чуть не скрутило от омерзения. Это чудо, что меня не вывернуло тут же, как Кристину. Запах её рвоты уже стоял в воздухе, и я еле-еле сдержала подступивший к горлу комок.

Я постаралась взять себя в руки. Это просто: не обращать внимания на вкус и запах, будто принимаешь лекарство. Сейчас надо всего лишь открыть рот... давай, Алина...

Писька во рту как большая резиновая соска. Я стараюсь сосать её как могу. Первая волна отвращения прошла, и теперь всё не так уж плохо. Даже интересно. Она податливая и упругая. Можно водить по ней языком, перекладывать от одной щеки к другой, осторожно сжимать губами, засасывать вглубь, выпускать, облизывать и водить по губам, как помадой. В груди тепло и сердце сильно бьётся от того, как это всё неприлично. Чувствую на себе взгляд Кристины. Всё ещё хлюпая носом, она смотрит на меня с интересном и немножко завидует: у неё не получилось так.

Волосы щекочут мне нос, и запах немытого мужика пробирает до поджилок. Большой, грубый, грязный, сильный, он сжимает мою голову уже двумя руками, притягивает к себе всё сильнее. Я упираюсь ладонями в его ноги, как бы пытаясь вернуть себе контроль, возможность оттолкнуться... Он поймал мою руку и положил себе на яйца. Я стала трогать их, легонько теребить — твёрдые, волосатые...

— Ах-х-х, — дворник уже не вздыхал, а натужно сипел, — ах, как хорошо... Давай, давай, соси ещё...

Его писюн вдруг начал твердеть и набухать, так что уже почти не помещался во рту, и мне стало трудно его сосать. Я попыталась отстраниться, но не смогла — дворник прижал меня к себе со всей силы. Потом он взревел как зверь, задёргался, и мой рот стал наполняться тёплой горько-солёной жижей.

— Глотай, глотай кончу́! — рычал дворник, тыкая мне своей огромной колбасищей почти в самую глотку.

Фу-у-у! Какая гадость! Как мой нелюбимый кисель, который липнет к губам и еле проходит в горло... Но тот хоть сладкий... Я не могла заставить себя глотать эти сопли, всё нутро противилось. Я насилу сделала глоток, но «кончи́́» было столько, что я поперхнулась, проглоченное застряло на полпути, судорога свела горло, так что глаза чуть не лопнули, и меня вырвало.

Выплюнутая писька ещё раз брызнула мне в лицо, попав в нос. Она была испачкана рвотой, но дядьке было всё равно. Он неистово сжимал мою голову, дёргался всем телом и беспорядочно тыкал своей сраделиной мне в лицо, пока я кашляла, давилась и отплёвывалась.

Дворник дышал тяжело и хрипло, но рожа у него была довольная-предовольная, взгляд блуждал где-то на потолке. Писюн его снова смотнел вниз, устало покачиваясь.

— А-а, вот Славно. Вот хорошо. Вот молодцы девчата. Так надо давать. На, вытрись. Ты тоже, — он подал нам какую-то тряпку. Потом, уже отдышавшись и натянув штаны, благодушно заявил:
— Хорошо поиграли. Понравилось? Сейчас ещё напоследок пописаете обе, и пойдёте.
— Но... мы недавно писали... — робко отозвалась я.
— Ничего, всегда есть чем пописать, если постараться. Давайте, по чуть-чуть.
— А куда писать?
— Прямо на пол и писайте. Только на скамейку залезьте, чтоб повыше было.

Мы забрались на скамейку с ногами и присели на корточки. Но всё оказалось не так просто.

Одно дело писать, сидя спокойно в туалете, а совсем другое тут, на шаткой скамье в неуютной каморке, где пахнет рвотой, подружка хлюпает носом под боком, да ещё этот усатый дядька пялится мне между ног, прямо на то, чем я должна писать. Попробуй тут сосредоточиться! Но что поделаешь — надо. Я постаралась отвлечься, расслабиться, почувствовать свою письку, дать ей команду открыться, мысленно призывая это мокрое щекотливое ощущение... и правда, вскоре в письке приятно засвербило, и тоненькая горячая струйка побежала на край скамейки и дальше вниз на пол. Я даже удивилась: надо же, целая небольшая лужица получилась.

Дворник похвалил меня и выжидающе уставился на Кристину.

— Не получается... — еле слышно пролепетала она.
— Ну как так? Вон, смотри, подружка всё как надо сделала, умница моя. А ты что? Ну-ка соберись, давай, пись-пись...

Но эти «пись-писи» нисколько не помогали. Кристина тихонько кряхтела, пытаясь выдавить из себя хоть что-то, но тщетно. Получилось только пукнуть. Она готова была снова расплакаться, а дворник, видно, уже терял терпение:
— Ну-у-у?
— Подождите, — выпалила я, — можно я ей помогу?

Я слезла со скамейки, стала перед Кристиной, положила руки ей на колени, потом присела и поглядела на неё снизу вверх, тронула её босые ножки.

— Кристиночка, милая, не бойся... Постарайся, и у тебя всё получится... Представь, что ты в туалете, расслабься... Давай... — Я говорила ей ласковые слова и поглаживала милые пальчики с накрашенными ноготками.

Её пися была прямо передо мной, и я видела, как она сжимается, подбирается и расслабляется. Кристина изо всех сил пыталась вызвать из себя писанье. Я замерла, сжала её щиколотки ладонями, посмотрела ей прямо в глаза и прошептала почти одними губами: «Кристина... Кристина...» Я будто бы ласкала её. Я представила, будто целую её прямо в губы... Нет, прямо... ах... прямо в писю!

Её чёрные зрачки, дрогнув, расширились; рот приоткрылся, взгляд затуманился, розовые лепесточки в писе чуть разошлись, и оттуда наконец брызнула заветная струйка. Сначала тихонько, на край скамейки, потом окрепла, устремилась вперёд, мне на грудь, потекла по животу, вниз по складочкам и на пол, будто бы я сама пописала второй раз.

Я так обрадовалась за подружку, что улыбнулась ей во весь рот, и Кристина ответила мне тихой застенчивой улыбкой.
— Вот! Она пописала, смотрите! — громко объявила я, предъявляя новую лужицу на полу.
— Вот, другое дело. Умница, — и дворник вдруг заторопился, засуетился. — Так, давайте, где одежда ваша?

Мы начали подбирать свои вещи — трусы, платья, мои носочки и сандалии (Кристина пришла босяком) — и спешно одеваться, стараясь не наступать на лужи на полу каморки.

Когда мы были совсем одеты и готовы идти, дворник приблизился и как-то неуклюже попытался обнять нас обеих, погладил по головам.
— Славные девочки, хорошие... Ну, бегите теперь на участок обратно. И смотрите: про нашу игру — никому! Сами тоже поосторожней играйте там. Я-то вот дядя добрый, а если воспитательница поймает вас — заругает и накажет.

Он отпер дверь, и я было направилась к выходу, но вдруг остановилась, прислушиваясь к себе. Вот странно: как-то незаметно этот дворник перестал быть для нас просто дядькой-дворником. Что-то изменилось, что-то большее связывало нас теперь. Может, общая тайна, а может быть, что-то ещё... я не могла бы объяснить, но я чувствовала... Я шагнула к нему и молча обняла его на прощанье. В основном его ногу, конечно. Он ещё раз рассеянно приласкал меня, погладил по спине.

Мы с Кристиной вышли на улицу. Солнечный свет ударил в глаза, я зажмурилась. Нас тут же окружил уличный гомон, визг голосов на участке, тоже слишком громкий какой-то... Надо было вернуться к дереву, где остались валяться Кристинины сандалии и носки. По дороге мы молчали. Кристина выглядела потерянной, а я почему-то боялась заговорить с ней, боялась посмотреть ей в глаза. Мне казалось, это я втянула её в историю, и теперь у неё есть все основания на меня обидеться. Я вдруг испугалась, что Кристина больше никогда не будет со мной играть. А может быть, даже разговаривать. Вот сейчас заберёт свои вещи, повернётся ко мне спиной и просто уйдёт. От одной этой мысли меня пробила дрожь. В ужасе, не зная, что мне делать, я на автомате неловко схватила подругу за руку, будто бы стараясь удержать, не отпустить, не потерять навсегда...

Кристина медленно повернула голову, глянула на меня по обыкновению своему исподлобья и сказала:
— В следующий раз я буду колдуньей, а ты — принцессой!
Не найдя что ответить, я просто смотрела на неё широко раскрытыми глазами и улыбалась во весь рот. И наверное, вид у меня был такой глупый, что Кристина прыснула со смеху. Я тоже с облегчением рассмеялась, схватила её в объятия, приподняла, закружила, запрыгала вокруг неё... И так уже держась за руки и вприпрыжку, мы добрались до нашего дерева, я помогла Кристине обуться, и мы побежали обратно на участок, и как раз успели вернуться к раздаче холодной воды в круглодонышковых эмалированных кружках.

[Raisonneur]