пацаны-мальчишки

[Kokovanja]

Как зачинали ополченцев.

У этих двоих никого зачать не получится.

[мuмonpoxoдuл]

Там был легкий намек на рождение Венеры. Наверно.
Кто-то кого-то трахнул, и из воды полезли эти.

[John Doe]

У этих двоих никого зачать не получится.

Помните шутку восьмилетней давности о залетевшем от кавказца казаке Бабае?

[cute_is_all]

Треш, их чеченцы насилуют, а они продолжают их поддерживать.

[galaburdakirill2]

Страсть в Коридоне зажег пре­крас­ный собою Але́ксис.
Был он хозя­и­ну люб — и пылал Коридон без­на­деж­но.
Он что ни день ухо­дил под частые буки, в про­хла­ду
Их густо­лист­вен­ных крон, и сво­их неот­де­лан­ных песен
Жало­бы там обра­щал к лесам и горам, оди­но­кий.
«Пес­ням моим ты не внем­лешь, увы, жесто­кий Алек­сис!
Иль не жале­ешь ничуть? Доведешь ты меня до моги­лы!
Даже и скот в этот час под дере­вья­ми ищет про­хла­ды,
Яще­риц даже укрыл зеле­ных тер­нов­ник колю­чий,
И Тестил­лида уже для жне­цов, уста­лых от зноя,
К пол­дни­ку трет чабер и чес­нок, души­стые тра­вы.
Вто­ря мне гром­ко, пока я сле­жу за тобою при­леж­но,
Пеньем цикад кустар­ник зве­нит под солн­цем паля­щим.
Иль не доволь­но того, что гнев я Ама­рил­лиды
Либо пре­зре­нье тер­пел, выно­сил и упре­ки Менал­ка? —
Хоть чер­но­ма­зый он был, а ты бело­ли­цый, Алек­сис!
Не дове­ряй черес­чур, пре­крас­ный юно­ша, цве­ту:
Мало ли белых цве­тов, но тем­ных ищут фиа­лок.
Ты пре­зи­ра­ешь меня; откуда я, кто — и не спро­сишь,
Сколь­ко скота у меня, моло­ка бело­снеж­но­го сколь­ко.
Тыся­чи бро­дят овец у меня по горам сици­лий­ским,
Нет в пар­ном моло­ке ни в зной недо­стат­ка, ни в сту­жу.
Те же я пес­ни пою, кото­рые, ста­до сго­няя,
Пел Амфи­он у Дир­ке́ на том Ара­кин­фе Актей­ском.
Я уж не так некра­сив: недав­но себя я увидел
С бере­га в гла­ди мор­ской; суди нас — так Даф­нис, пожа­луй,
Не устра­шил бы меня, если толь­ко не лгут отра­же­нья.
О, лишь бы ты захо­тел со мною в скудо­сти сель­ской,
В хижи­нах низень­ких жить, стре­лять на охо­те оле­ней
Или же коз пого­нять хво­ро­сти­ной из маль­вы зеле­ной.
Вме­сте со мною в лесах под­ра­жал бы пени­ем Пану.
Пер­вым Пан изо­брел скреп­лен­ные вос­ком тро­стин­ки,
Пан, пред­во­ди­тель овец и нас, пас­ту­хов, пове­ли­тель.
Так не жалей же о том, что натер себе губы сви­ре­лью.
Чтобы срав­нять­ся с тобой, как толь­ко Аминт не ста­рал­ся!
Есть сви­рель у меня из семи тро­сти­нок цику­ты
Слеп­лен­ных, раз­ной дли­ны, — Дамет ее, уми­рая,
Пере­дал мне и ска­зал: вто­рым ей ста­нешь вла­дель­цем.
Так ска­зал мне Дамет — и Аминт завиду­ет глу­пый.
Двух еще гор­ных коз­лят с трудом достал я в уще­лье
Небез­опас­ном, их шерсть пока еще в кра­пи­нах белых.
Вымя овцы они два́ раза в день осу­ша­ют — тебе я
Их бере­гу, хоть дав­но у меня Тестил­лида их про­сит, —
Да и полу­чит, коль ты от нас пре­зи­ра­ешь подар­ки.
Маль­чик пре­крас­ный, при­ди! Несут кор­зи­на­ми ним­фы
Воро­хи лилий тебе; для тебя бело­снеж­ной наядой
Сорва­ны жел­тый фиоль и высо­кие алые маки;
Соеди­нен и нар­цисс с души­стым цве­том ани­са;
С бла­го­ухан­ной тра­вой спле­ла она и лаван­ду;
Неж­ных фиа­лок цве­ты ногот­ки жел­тиз­ной ожив­ля­ют.
Блед­ных пло­дов для тебя нарву я с пухо­вым нале­том,
Так­же каш­та­нов, моей излюб­лен­ных Ама­рил­лидой.
Слив вос­ко­вых при­бав­лю я к ним, — и сли­вы ува­жу!
Лавр, тебя я сорву, вас, мир­ты, свя­жу с ним тес­нее.
Бла­го­уха­нья свои вы все воеди­но солье­те!..
Ты про­сто­ват, Коридон! К дарам рав­но­ду­шен Алек­сис.
Если ж дара­ми борь­бу зате­вать, — Иолл не усту­пит.
Горе! Что я натво­рил? В сво­ем я безу­мии Авст­ра
Сам напу­стил на цве­ты, каба­нов в про­зрач­ные воды…
Что, без­рас­суд­ный, бежишь? И боги в лесах оби­та­ли,
Да и дар­да­нец Парис. Пусть, кре­по­сти строя, Пал­ла­да
В них и живет, — а для нас все­го на све­те милее
Наши пусть будут леса. За вол­ком гонит­ся льви­ца,
Волк — за козой, а коза похот­ли­вая тянет­ся к дро­ку, —
А Коридон, о Алек­сис, к тебе! У всех свои стра­сти.
Видишь, волы на ярмах уж обрат­но плу­ги свои тащат,
Ско­ро уж солн­це, кло­нясь, удво­ит рас­ту­щие тени.
Я же горю от люб­ви. Любовь воз­мож­но ль изме­рить?
Ах, Коридон, Коридон! Каким ты безумьем охва­чен!
Недо­об­ре­зал лист­вы я у лоз вино­град­ных на вязе…
Луч­ше б сидеть да пле­сти что-нибудь полез­ное, к делу
Гиб­кий камыш при­ме­нив иль иво­вых пру­тьев наре­зав.
Этот Алек­сис отверг — дру­гой най­дет­ся Алек­сис».

© Вергилий

[galaburdakirill2]

Скрытый текст

— Ничего не поделаешь, Клиний теперь одержит верх надо мной. Ведь он, по обыкновению, хочет выступить против женщин. Но теперь, когда он нашел себе единомышленника, ему легче будет отстоять свою позицию. Никак не могу взять в толк, почему теперь так распространилась любовь к мальчикам.

— Но разве, — возразил мне Менелай, — эта любовь не превосходит во всех отношениях любовь к женщинам? Мальчики ведь в сравнении с женщинами безыскусственны, а красота их доставляет более острое наслаждение.

— Как более острое?! — воскликнул я. — Ведь красота эта, едва мелькнув, исчезает и не дает любящему возможности насытиться ею. Ее можно сравнить с питьем Тантала. Любовник только начинает наслаждаться красотой возлюбленного, как она уже исчезает, и приходится покинуть волшебный источник, не испив из него. Словно питье жаждущего Тантала. Покидая мальчика, любовник никогда не испытывает полного удовлетворения, он жаждет по-прежнему.

— От тебя, Клитофонт, — скачал Менелай, — укрылось самое главное в наслаждении. Влечет к себе то, что не насыщает. То, что постоянно в твоих руках, постепенно пресыщает и теряет свою сладость. Похищенное же всегда ново, и сознание того, что вот-вот оно ускользнет от тебя, вызывает еще больший расцвет страсти. В страхе потери таится нестареющее наслаждение, и чем оно быстротечнее, тем сильнее.
Потому, мне кажется, и роза — самое прекрасное из растений, что красота ее исчезает на глазах. Я полагаю, что двум видам красоты суждено жить среди людей, красоте небесной и красоте земной. Небесная по самой своей природе стремится как можно скорее улетучиться, освободившись от тяготящей ее смертной оболочки. Что касается земной красоты, то она более прочна и своей оболочки долго не покидает. В доказательство того, что красота небесная возносится на небо, я приведу тебе строки Гомера, послушай их:

Он-то богами и взят в небеса, виночерпием Зевесу,
Отрок прекрасный, дабы обитал среди сонма бессмертных.

Между тем ни одна женщина не удостоилась того, чтобы благодаря своей красоте стать небожительницей, а ведь Зевс дарил свою благосклонность и женщинам. Но уделом Алкмены стало горе и изгнание. Даная получила в дар ларец и море. Семела стала пищей огня. И только полюбив фригийского мальчика, Зевс даровал ему небо, чтобы отрок мог жить вместе с ним, разливая нектар; та же, что прежде исполняла обязанности виночерпия, своего места лишилась, — и, думаю, потому, что она была женщиной.

— Именно неумирающая красота женщин представляется мне небесной, — перебил я Менелая — она непреходяща и тем приближается к божественности, в то время как быстрогибнущее подражает природе смертных и является обычным. Да, Зевс полюбил фригийского мальчика и вознес его на небо, но из-за красоты женщин, случалось, Зевс сам покидал небо и спускался на землю. Он мычал из-за женщин, он плясал из-за них, превратись в сатира, обращался ради них в золото. Пусть Ганимед разливает вино, ведь среди богов пьет и Гера, и мальчик ей прислуживает. Чувство жалости вызывает во мне его похищение, хищная птица набросилась на него и унесла его на небо, уподобив повешенному, тем самым подвергнув его оскорбительному насилию. Позорное зрелище являл собой висящий в когтях хищника мальчик. Семелу же увлек на небо огонь, а не какая-нибудь злая птица. И не следует тебе удивляться тому, что с помощью огня попадают на небо, — так ведь и Геракл стал небожителем. Если же ты насмехаешься над ларцом Данаи, то почему молчишь о Персее? Алкмене же достаточно и того подарка, что Зевс ради нее украл у солнца целых три дня.
Но оставим мифы и поговорим о самой радости обладания. Должен признаться, что мой опыт в этом деле невелик, так как до сих пор я имел дело лишь с теми женщинами, которые продают утехи Афродиты за деньги. Возможно, человек более сведущий мог сказать бы больше, чем я. Все же я не промолчу о том, что узнал сам.
Заключенное в объятие тело женщины податливо, губы ее нежны при поцелуе. Поэтому, когда обнимаешь женщину, тело твое как будто полностью окутывается ее плотью, и любовник словно погружается в наслаждение. Целуя, она накладывает свои уста на уста возлюбленного как печать, искусны ее поцелуи, она умеет сделать их сладкими. Женщина хочет целовать не только губами, зубы ее тоже участвуют в поцелуе, и она упивается устами любовника, покусывая их. Особая радость таится в прикосновении ее груди. На вершине наслаждения Афродиты она в исступлении обнимает возлюбленного и целует его, близкая к безумию. Языки стремятся коснуться друг друга и, встретившись, нежно ласкаются своими кончиками. Ведь если при поцелуе уста открыты, это еще больше усиливает радость обладания. Когда же предел наслаждения достигнут, женщина тяжело дышит, погруженная в зной страсти. Дыхание ее, слившись с любовным дуновением, на устах встречается с блуждающим на них поцелуем, который ищет дорогу. Поцелуи следует за дыханием и пронзает сердце, — пораженное поцелуем, оно трепещет. Если бы оно не было связано с другими внутренностями, то, без сомнения, выскочило бы из груди вслед за поцелуями.
Мальчики же целуют без всякого искусства, объятия их неловки, притязания Афродиты тщетны, наслаждения никакого.

— Однако ты вовсе не кажешься мне новичком в делах любви, — заметил Менелай, — тебе, оказывается, доподлинно известны все женские ухищрения. Что же, теперь пришла твоя очередь послушать о мальчиках.
Все у женщин поддельно, и речи их, и красота. Если женщина поначалу и кажется красивой, то это лишь следствие многочисленных притираний. Вся ее красота — это мирра, крашеные волосы и прочие выдумки. Если же лишить ее всех этих хитростей, то она уподобится галке из басни, с которой сняли чужие перья.
Красота мальчика не нуждается в помощи благовонной мирры и прочих чужих ароматов, — приятнее всех женских притираний запах пота отроческого тела. Еще до того, как заключить мальчика в любовные объятия, можно бороться с ним на палестре, когда тела сплетаются открыто, и нет в этом переплетении ничего постыдного. В объятиях тело мальчика не расслабляется из-за рыхлости его плоти, крепкие тела борются друг с другом за наслаждение. Поцелуи отрока, в отличие от женщины, бесхитростны, не сыщешь в его губах тех праздных обманчивых ухищрений, которым научены женщины, нет ничего искусственного в поцелуях мальчика, — он целует как дитя. Если бы сгустился нектар, то ты пил бы его с уст возлюбленного. И такие поцелуи не насыщали бы тебя, но вызывали еще большую жажду, и, наконец, ты бы оторвался от источника наслаждения, чтобы не ощутить избыток его.
© Ахилл Татий, «Левкиппа и Клитофонт»

[galaburdakirill2]

Скрытый текст

«Помню Шуриньку в возрасте одного года, — пишет тетя, Любовь Александровна. — Личико его было необыкновенное. Он не был красив, но взгляд и улыбка его были так приветливы и ласковы, что никто не мог пройти мимо, не приласкав этого обаятельного ребенка».

Его любят все: и дядья, и кормилица (она навещала даже юношу Скрябина, «любила его больше своего сына»), и даже люди от природы угрюмые и недобрые.

«Еще до рождения А. Н., — рассказывает Любовь Александровна, — у одного брата, жившего с нами, был кучер Григорий (он жил у нас до турецкой войны, на которую ушел вместе с братом). Как кучер он был очень хороший, исправный, но как человек — ужасно сердитый и грубый. Его боялась вся прислуга. Иногда, перед тем как подать лошадей брату, он сажал няню с Шуринькой и катал их. Когда Григорий приходил за чем-нибудь к нам в кухню, то первым делом просил привести ему Сашеньку (так он его называл). Он бережно брал его на руки, при этом всегда давал ему яблоко или конфетку, и было трогательно смотреть, как этот злой и грубый человек проявлял такую нежность к Саше. Раз я его спросила:

— Григорий, за что вы так любите Сашеньку?

Он мне ответил:

— Да я и сам не знаю, какой-то он чудной, что его нельзя не любить. Да и на музыке очень хорошо играет.

Летом он делал Саше из тростника разные дудочки и был доволен, когда Сашенька ему на них играл».

…До трех лет его опекает бабушка, Елизавета Ивановна. После — тетя Люба, сестра отца. Она не только просит у родных разрешения сделаться воспитателем «Шуриньки», — всякий раз, когда судьба посылала ей возможного жениха, она отказывалась от личной жизни ради племянника.

https://www.rulit.me/books/skryabin-read-695992-3.html

[galaburdakirill2]

https://id77.livejournal.com/5016489.html

[Kokovanja]

.

[kkkkk]

?

[Kokovanja]

"Один дома" не смотрел что ли?

[kkkkk]

А, так она прокручивается, теперь понятно.

[galaburdakirill2]